Убежище, или Повесть иных времен

утешить сердце, сдавленное железной рукой несчастья? Разве могут молитвы

смертных обещать бессмертное блаженство и разве могут жалкие

самозваные святоши подкупить Всемогущего, сравнившись с Ним в щедрости

милосердия? Нелепое заблуждение! — Такими мыслями отозвались во мне все их

восторженные разглагольствования, а назойливо осаждая меня в столь

неподобающий момент, они лишь укрепили мои колеблющиеся религиозные

принципы. Над гробом лорда Лейстера я дала в глубине души обет —

торжественный и необратимый — не знать иного Бога, кроме Бога его веры, и не

искать Его иными путями. И ты, о возлюбленный мой, был при этом, но не со

мною. Никогда более взор мой не упьется радостью, встречал ясные лучи

твоего взора, никогда более душа моя не сольется с твоей в едином потоке

восторженных речей, что так часто давали мне силу терпеть жестокие

превратности судьбы! Ах, нет! Ты, ты один непостижимо преобразился в мое

величайшее горе, и под хладною гробовою доской, скрывшей драгоценный прах,

покоится душа твоей несчастной вдовы.

Тщетно пыталась я расспрашивать о мисс Сесил. Монахини утверждали,

что лишь из моего бреда знают о ее существовании, а леди Мортимер

неумолимо отказывалась сказать мне, жива ли она. Я всей душой оплакивала

утрату единственной подруги, которая могла бы, разделив мое горе, смягчить его.

Смерть даровала ее любви права, не уступающие моим, и сердце мое часто

склоняло меня к мысли, что лишь те, что любили лорда Лейстера, могут

достойно оплакать его.

Господин Мортимер вскоре сделался посредником между мною и своей

матерью. Отчаявшись тронуть ее безжалостную душу, я использовала

каждую минуту своего одиночества, чтобы подчинить себе душу ее сына.

Медленно и постепенно я раскрывала пред ним свои мысли, медленно и постепенно

он стал к ним прислушиваться — однако он слушал меня. Ежечасно страшась,

что тяготы мои возрастут с появлением на свет несчастного младенца, ради

которого я претерпела нескончаемую череду бед, что монахини в своем

благочестивом усердии могут, как только он родится, вырвать его из моих

слабых рук, чтобы удержать меня и принудить к обращению, я вдруг

почувствовала, как в душу мою проникло новое ужасное опасение. Я не могла не

видеть, какие чувства побуждают господина Мортимера помогать мне, но, вы-

нужденная добиваться свободы любыми средствами, я делала вид, что не

замечаю той нежности, о которой слишком многие обстоятельства не

позволяли ему заявить открыто. В несколько дней он принял решение и вскоре

известил меня, что нанял английское судно, матросы которого будут его

единственными помощниками. Как медленно угасает надежда и, о, как быстро она

возрождается! Побуждаемая нетерпеливым желанием бежать, я даже свое горе

поставила на службу ему и испросила у монахинь согласия на ночные бдения

в усыпальнице над гробом лорда Лейстера (этот печальный обряд

разрешался их религией и не запрещался моей). Мортимер объяснил мне, что

проникнуть туда проще, чем во внутренние монастырские покои. В свое время он

сам руководил переносом туда моего погибшего возлюбленного и полагал,

что это самый легкий путь для побега, если вообще не единственный.

Таким образом провела я несколько предшествующих побегу ночей —

всякий раз в сопровождении новой монахини, дабы усыпить подозрения, если

таковые возникнут. Какие стремительные, многочисленные и многообразные

чувства обуревали меня перед назначенным часом! Каждый взгляд, казалось

мне, проникал в глубь его замысла, каждое сердце порывалось ему

противодействовать. Мне не удалось добиться разрешения остаться над гробом в

одиночестве, и я дрожала при мысли, что спасители появятся, прежде чем мою

унылую спутницу отзовут прочь или что мне понадобится силой помешать ей

поднять тревогу. По счастью, ночь выдалась очень холодная, и, заметив, что

монахиня не участвует в моих молитвах, я посоветовала ей удалиться в келью

и вернуться ко мне по окончании заутрени. Испытывая отвращение к своей

миссии и уже закоченев от холода, она угрюмо согласилась и оставила меня

наедине с гробом лорда Лейстера, моего погибшего избранника.

— О, навечно дорогой и горько оплакиваемый, — со вздохом молвила я,

опускаясь на колени и обращая свои слова к безответной крышке гроба. — Не

о себе так заботится твоя Матильда. Восстановить твою честь, вернуться на ту

драгоценную землю, что была когда-то частью тебя и частью которой ты

вскоре станешь, — это все, для чего мне теперь потребна свобода.

Последовало ужасное молчание, нарушаемое, казалось, только биением

моего сердца. Не замечая эмблем смерти, которые смущают умы счастливых,

я страшилась лишь живых. Колокол пробил двенадцать раз, звуки эти

сигналом отдались в моем сердце. Скрежет из отдаленной части подземелья

достиг моего слуха, где-то открылась дверь, послышались шаги, открылась еще

одна дверь. Я оказалась в окружении своих спасителей, и слабая искра

радости пронизала мое застывшее тело, когда я подняла голову от гроба лорда

Лейстера.

— Бежим, прекрасная Матильда! — в нетерпении воскликнул Мортимер,

схватив меня за руку и пытаясь поднять с колен.

— Постойте, великодушный друг, и выслушайте меня, — ответила я с