Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

Драйбек прикусил язык. Хотя он был знаком с мисс Паттердейл, загрубелой старой девой, уже много лет, она не перестала внушать ему страх. Угловатая остролицая особа одевалась строго, коротко стригла седые волосы и не появлялась без монокля в глазу. Последнее, впрочем, вводило в заблуждение: она и с этим приспособлением оставалась подслеповата. Старшая дочь приходского священника, мисс Паттердейл после смерти отца десять лет назад переселилась из его дома в съемный коттедж на углу Фокс-лейн, но и из этого убогого жилища продолжала тиранить паству действующего викария, за что тот был ей исключительно признателен. Жена преподобного Энтони Клиберна была скромной и застенчивой, и он не мог нахвалиться на добровольную помощницу, взвалившую на себя столько хлопот, тем более что между двумя женщинами царило полное взаимопонимание. Миссис Клиберн часто повторяла, что без Мириам они с мужем были бы как без рук, а сама мисс Паттердейл, отвечая на похвалы, великодушно возвещала, что Эдит, невзирая на свое безволие и отсутствие здравомыслия, желает творить только добро и очень старается.

– Вы доставите нам удовольствие, наведавшись в «Кедры», мисс Паттердейл? – нарушил неловкое молчание майор.

– И не подумаю, милейший! Я не играю в теннис – и никогда не играла, а главное, терпеть не могу наблюдать за играми. И потом, должен же кто-то доить коз!

– Странно, – ухватился за предложенную тему майор, – но мне не нравится козье молоко, ничего не могу с собой поделать. Жене приходилось иногда пить его в военные годы, а я так к нему и не пристрастился.

– Изрядная гадость! – честно заявила мисс Паттердейл. – Местные считают, что оно полезно детям, вот я и держу эту скотину. Какой только ерунды не болтают о детях в наше время! На самом деле все просто: чем их ни пичкать, они все равно растут как на дрожжах!

После этого глубокомысленного умозаключения она одарила мужчин еще одним кивком, поставила монокль глубже в глазницу и удалилась.

– Что за женщина! – сказал майор ей вслед.

– Действительно, – согласился Драйбек без воодушевления.

– Племянница у нее – красотка. Ничего общего с теткой, верно?

– Вся в свою мать, Фанни Паттердейл, всегда считавшуюся миловиднее сестры, – объяснил Драйбек. – Полагаю, вы не были с ней знакомы?

– Нет, это было еще до меня, – признал майор, поняв, что второй по рангу из старейшин деревни поставил его на место. – Я ведь, можно сказать, новичок.

– Не преувеличивайте, Миджхолм, – свеликодушничал Драйбек, оценив его смирение. – Вы новичок только по сравнению со сквайром, со мной и с Пленмеллером. В последние годы здесь столько всего поменялось!

– Причем не всегда к лучшему, – подхватил майор. – Времена меняются, да?

Драйбек чуть поморщился и произнес:

– O tempora; o mores![5] А лучше – tempora mutantur[6].

Майор, лишенный возможности высказать свое мнение по данному поводу, промолчал.

– Велико побуждение закончить поговорку, да только я сам будто не меняюсь. Иногда жалеешь, что наше маленькое сообщество претерпело столь грустную перемену. Постоянно вспоминаю былые деньки, когда поместье «Кедры» принадлежало семье Браверли. Я вовсе не настроен ругать Хасуэллов, они – весьма достойные люди, но до Браверли им далеко.

– Полностью согласен, – поддержал его майор. – Начать хотя бы с того, что Браверли никогда никого не принимали. По мне, Хасуэллы – ценное приобретение для Торндена. Приятно видеть, что старинный дом опять приведен в порядок. А вот если говорить о нынешнем владельце Фокс-Хауса – тут я ваш сторонник. От замены им Чернсайков мы определенно проиграли. Я всегда это твержу – и не я один.

Драйбеку его слова пришлись по душе, однако он, стараясь не выказать удовольствия, промолвил безразличным тоном:

– Бедняга Уорренби – как рыба, вынутая из воды.

– Вот и я не пойму, чего ради он уехал из Лондона! – подхватил майор. – Наверное, на Мелкинтон-роуд он чувствовал себя как дома, не то что в Фокс-Хаусе. До элегантности ему далеко. Не pukka sahib[7], как говаривали в былые времена.

С этим Драйбек не мог не согласиться, хотя вид у него был такой, словно он сожалеет о недостатках соседа. Дальше оба джентльмена шествовали в молчании. Когда они дошли до угла Вуд-лейн, из калитки в стене вышел Гэвин Пленмеллер и захромал в их сторону. Это был худощавый брюнет около тридцати лет, с оживленным выражением лица. Он подволакивал одну ногу вследствие перенесенного в детстве коксита.