Убийства на водах

«Право? Я думала, что Вам будет нескучно в таком милом обществе», — сказала я, смеясь, и хитро посмотрела на Александру, которая тут была и про красоту коей он мне часто говорил. Ответом мне был укорительный взор.

1927 год. 21 мая

Вчера, когда несносный фразер Львов пошел со мной и Александрой гулять, В. подошел к нам. Львов отошел тогда к маменьке, чтобы сказать ей какой-то сентиментальный вздор о сажаемых ею цветах. «Не стыдно ли Вам было, — спросила я В. — сердиться на меня вчера?» — «Ах, Елизавета Николаевна, Вы меня не понимаете, могу ли я сердиться на Вас? Ваши слова дошли до глубины моего сердца…» Я покраснела и не продолжила разговора»24.

Варя и Мери, склонившиеся над дневником, переглянулись: все это было им так знакомо, они и сами марали страницы такими девичьими пустяками.

Пропустив несколько страниц, они натолкнулись на длинные, сбивчивые. полные зачеркиваний и вымарываний записи зимы 1833, содержащие рассказ о романе (как думала Елизавета) с Печориным, обернувшемся для барышни, которую Жорж просто использовал в своей светской игре, разочарованием и унижением. Варя, покраснев, посмотрела на Мери:

— Давай пропустим это! Грег теперь совсем другой человек, он глубоко раскаивается, поверь мне!

— Верю, верю, да и не для чтения этой давней истории мадам Горшенкова послала нам свой дневник, я думаю.

После описания событий зимы 1833 следующая запись была помечена

1834 год 16 мая

Поздравь меня, верный друг моего девичества, милый дневник! Я замужем! Я теперь госпожа Горшенкова, и никто не смеет более смотреть на меня как на «увядающую или отцветшую прелесть» и говорить колкости за моей спиной! Супруг мой человек достойный, приличный, в обществе принятый, и что из того, что он не так красив или не так богат, как кому-то хотелось бы! Добродетель человека не в том состоит, а в его моральных достоинствах. Я верю, что ими мой муж наделен сверх всякой меры.

Следующие записи были полны уверений в собственном счастии и прекрасных свойствах души благоприобретенного супруга, но чем настойчивее автор журнала уговаривала себя в этом, тем яснее становилось, что живется ей не так замечательно, как она об этом записывает. Несколько записей были густо замазаны чернилами. Потом следовала запись от 31 декабря 1835 года

В новом наступающем году жду я скоро рождения сына моего и верю, что с появлением его в свет, все в жизни моей изменится! Укрепи меня, господи, в этой вере!

Следующая запись была помечена 20 января 1835.

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленных рабов Твоих Николая, Екатерину, Сергея, Дарью, Николая, Елену, Агриппину, Феодора, Филиппа,…» — вторая половина записи не читалась, так как, по всей вероятности, была залита слезами.

После этого записи возобновились только за день до гибели Елизаветы Николаевны.

1837 год, 28 июня, Пятигорск