Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых

Его соображения заключались в следующем: 1) во всех вышеупомянутых документах есть целый ряд различий в описании общего хода событий, развития болезни Александра, бытовых подробностей и т. д.; 2) дневник Елизаветы Алексеевны неожиданно обрывается на записи 11 ноября: «…Около пяти часов я послала за Виллие и спросила его, как обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что у него (императора — А. Л.) жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне». Исходя из этого, Барятинский делал смелый вывод: именно 11 ноября между Александром и его супругой состоялось решительное объяснение — царь объявил о своем намерении уйти. Дальнейшие записки в дневнике императрицы содержали рассказ об этом, почему и были уничтожены впоследствии. Все же прочие документы, начиная с 11 ноября, создавались задним числом их авторами, близкими к Александру людьми, взявшимися «прикрыть» уход обожаемого императора, вот откуда их взаимная противоречивость.

По мнению оппонентов Барятинского, его рассуждения в высшей степени эфемерны. Что касалось несовпадений в рассказе о последних днях Александра, то наиболее серьезные из них содержались в воспоминаниях Тарасова, написанных в отличие от других свидетельств много лет спустя после этих событий, и здесь необходимо было делать скидку на несовершенство человеческой памяти. Подавляющее большинство других различий объяснялось противниками легенды либо плохой осведомленностью того или иного автора, либо незначительностью описываемого. Предположение же Барятинского о том, что дневник Елизаветы Алексеевны не оканчивался на 11 ноября, не требовалось и опровергать, поскольку сам Барятинский никаких достаточно серьезных обоснований этой догадке в своей книге не привел.

Дальше вставал вопрос о теле, подвергнутом вскрытию, положенном в свинцовый гроб и отправленном в Петербург. Сторонники легенды, естественно, утверждали, что в гробу лежало отнюдь не тело императора. Они предлагали на выбор три версии: императора «заменил» фельдъегерь Масков, погибший у него на глазах от несчастного случая — вывалившись из коляски и разбив голову; в гроб было положено тело запоротого насмерть солдата или — несколько измененный вариант — тело солдата, умершего от болезни. Два последних предположения, судя по всему, основывались исключительно на слухах, ходивших после смерти императора. При этом оговаривалось некоторое сходство покойника с Александром — оговорка необходимая, иначе пришлось бы значительно увеличить число посвященных в тайну «ухода» за счет разных лиц, так или иначе видевших тело, то есть медиков и фельдшеров, вскрывавших его и готовивших к перевозке, таганрогской и столичной прислуги, не говоря уж о всех членах императорской семьи, прощавшихся с покойным в Петербурге.

Кстати, Барятинский обращал внимание на навязчивые восклицания при этом прощании вдовствующей императрицы: «Да, это мой сын, мой дорогой Александр!», Мария Федоровна-де, посвященная в суть дела, сознательно искажала истину.

Вообще энтузиазм, с которым Барятинский стремился обернуть в пользу легенды чуть ли не любой, даже явно противоречащий ей эпизод, просто поразителен. В то же время именно в этом вопросе он добился, пожалуй, наиболее любопытных результатов. Барятинский провел своеобразную экспертизу: изъяв из официального протокола о вскрытии царского тела все, что могло бы подсказать, о ком идет речь, он разослал копии четырем врачам — светилам в медицинской науке того времени. Обращаясь к ним с просьбой установить причину смерти, Барятинский указал предполагаемые варианты: малярия или брюшной тиф (в пользу этих причин свидетельствовал весь документально зафиксированный ход болезни императора); сотрясение мозга в результате несчастного случая (Масков); телесное наказание (вариант с запоротым солдатом). Ответы медиков были просто поразительны! Один из них, хирург К.П. Домбровский, ссылаясь на скудость данных, сообщаемых протоколом, отказался делать положительный вывод, но тем не менее решительно заявил, что смерть произошла не от малярии и не от брюшного тифа. Это, кстати, было общим мнением всех четырех корреспондентов Барятинского. Однако коллеги нерешительного хирурга оказались смелее, с редким единодушием они определили причину смертельного исхода: запущенный сифилис… Авторитетность вывода подчеркивалась тем, что один из опрошенных — М.М. Манассеин — был как раз известным сифилитологом. Подобный результат действительно «путал концы». Барятинский совершенно справедливо писал по этому поводу: «… Если даже допустить, что император Александр когда бы то ни было и где бы то ни было заразился сифилисом (что совершенно не соответствует тому, что о нем известно), то весь ход «болезни» все-таки не соответствует такому исходу».