Убийственная осень

— Ты сама сказала, что я профессионал. Я столько трупов видела. Ты живых столько не видела, сколько я жмуриков. Вот недавно ездила. Пожар в Жулебине, вся квартира подчистую выгорела. В туалете женщина обгорелая, видно, сама туда забралась от дыма подальше. А руки черные у нее, у мертвой. Все думали — копоть это. А выяснилось, что прижизненная травма и бабу ту собутыльник порюхал из соседнего подъезда, а потом квартиру поджег. Ну вот, я на этого капитана наседаю, нет ли вероятности, что Шуру замочили. Он как заорет: «Ты что, хочешь, чтобы меня Балашов со свету сжил? У меня один зарезанный и так есть!» Вот какое дело. Это мне на руку — власти ради бабла преступление замалчивают. Да из этого можно грандиозный материальчик сделать, на несколько разворотов. Короче, мне никто сейчас никакой информации не дает. Пишу о том, что видела.

— По-моему, только так и стоит писать, — заметила Овчарка.

— Стоит, но надо все время правильно расставлять акценты, чтоб людям было интересней. Мне менты скажут: киллер дважды выстрелил в бизнесмена, а я пишу: бизнесмен, изрешеченный пулями, был найден своей невестой на площадке третьего этажа в луже крови. Или, к примеру, скажут, что собутыльники еще и глумились над трупом убитого приятеля. А я пишу: окосевшие бомжи расчленили труп и даже подумывали поджарить куски мяса убитого, потому что закуска у них вся вышла.

— Ну и работка же у тебя, — сказала Овчарка, — хорошо, мы поели уже, а то что-то напрочь от таких речей аппетит пропадает.

— А ты как думала. Это ты сидишь себе в теплой сухой редакции сытая и довольная, и тебя от слова «труп» мутит. У нас слабонервных не держат.

Овчарка открыла рот, чтобы сказать, что совсем недавно она уже видела труп той же Шуры, и очень близко, и никакая она не слабонервная, но решила, что пусть ее лучше Груша считает лохушкой, безопасной для ее сенсации. Еще Груша рассказала о добытом ею списке того, что на трупе было надето и какие вещи обнаружили рядом. Она даже дала Овчарке почитать бумажку. Там упоминались белый костюм с вышивкой, нижнее белье, коричневые ботинки «Гуччи» и такого же цвета кожаный пояс, золотой медальон на шее, золотое же кольцо с платиной и даже плеер.

Ни серебряного карандаша, ни органайзера на этот раз не было. Вероятно, их унесло водой. Жалко, что их нет. И еще жальче, что она тогда не смогла отстегнуть органайзер от цепочки и унести с собой! — подумала Овчарка.

— Еще должен быть красный плед, она в нем тогда сидела на корабле. Но его, видно, унесло, — сказала Груша.

Васса и Овчарка многозначительно переглянулись.

— Вы, девочки, ничего особенного на корабле тогда не видели? — спросила Груша.

Овчарка поняла, что Груша ничего не стала бы выкладывать им, если бы не рассчитывала получить от них какую-либо информацию.

— Не знаю, — сказала Овчарка, — я все время в каюте сидела. Только когда уже подплывали, меня замутило и я наружу вышла. На корме я и не была. Я вообще думала, что Шура на берег сошла, как все. Мне, правда, тогда по фигу все было — очень уж скверно я себя чувствовала.

— Полностью согласна с предыдущим оратором, — заявила Васса, — я тоже сидела внутри, а потом вышла вместе с Овчаркой, когда ей нехорошо сделалось.

— Ясно. Придется всех, кто тогда был на катере, опросить. — И Груша вновь застучала по кнопкам, а подруги пошли своей дорогой.

— Хорошо мы лохов разыграли, — заметила Овчарка, — эта Груша — девка настырная.

— Зато у нас преимущество перед ней, — ответила Васса, — мы начали раньше и почти всех опросили.

— Да, кроме монаха и этой бабы в платке.

Овчарка уже привыкла жить на острове. Она заметила, что уже на второй день пребывания она стала говорить так же, как местные: «У нас на Бабьем».

— Здорово было бы остаться тут насовсем, — сказала Овчарка, пока они с Вассой шли по дороге, по очереди пиная круглый камушек.

— И что бы мы тут делали?

— Ну, не знаю. Бросили бы интеллектуальный труд и стали бы работать физически. Как Лев Толстой. Открыли бы козью ферму.

— Да кому она здесь нужна! Тут у всех свои козы.

— Ну, еще чем-нибудь бы занялись. Не хочу я обратно в Москву. Знаешь, эта наша Москва — странное место. Всего только на неделю из нее уедешь, потом вернешься и сама себе начинаешь казаться какой-то деревенщиной и отсталой. Как будто за неделю в ней все поменялось — люди, мода.

— Ага, я тоже замечала, — согласилась Васса, — здесь, конечно, летом хорошо, нет слов. А вот зима придет, море замерзнет, все туристы и паломники исчезнут, все заметет. Светло — три часа в сутки, вода в колонке, а до колонки идти с километр. Пока писаешь в сортире, и то закоченеешь.

— Да, — вздохнула Овчарка, — если б не перспектива всю оставшуюся жизнь мыться из ковшика над тазиком, я бы осталась. Пыталась вот на днях над дыркой во дворе помыться. Так я туда майку уронила. Если бы не это все, перевезла бы сюда мать. А ты — Катьку.

— Да, — сказала Васса, — вот я все думаю: приеду, все опять и навалится. Вся эта поездка — только так, отсрочка.