Убийственное совершенство

И, по правде говоря, был в его детстве эпизод, когда он и сам лишил жизни живое существо. Однажды Джон выстрелил из рогатки в воробья. Птица свалилась с ветки в траву; Джон подбежал к воробью, взял его в руки и увидел капельки крови, выступившие из клюва. Конечно же воробей был мертв. Джон расплакался; он попытался согреть его своим дыханием, ставил на лапки, двигал его крылышки в тщетной надежде, что воробей оживет. Потом со слезами положил его обратно на ветку, подальше от кошки, думая, что, может быть, воробью станет лучше и он улетит.

Но на следующее утро воробей был все там же. Крошечный застывший комочек, похожий на камешек, оклеенный перьями. Стыдясь и терзаясь раскаянием, Джон отнес его подальше в лес, выкопал руками неглубокую могилку, опустил туда воробья, засыпал землей и листьями и положил сверху камень.

Да, детям случается убивать животных. Это нормально. Это часть взросления. Своеобразный переходный обряд, возможно связанный с изгнанием древних генов охотника-собирателя. Все это Джон понимал. Но разве смог бы он убить своего питомца? Того, о ком заботился, кого брал на руки, прижимал к себе, целовал на ночь, с кем играл? Как Люк и Фиби с Зефиром и Шоколадкой?

Слова доктора Микаэлидис не выходили у него из головы.

Кажется, ваши дети не понимают, что считается нормальным поведением в обществе.

Может быть, так она пыталась сказать Джону и Наоми, что их дети психопаты?

83

Дома все было тихо. Никто еще не вставал. Это хорошо. Детей надо наказать за то, что они сделали, но как? Как объяснить, как донести до них, что их поступок – плохой? Что так нельзя? Что может на них подействовать?

Во время пробежки Джон разогрелся и взмок и сейчас уже начинал чувствовать холод. Не переодеваясь, он приготовил Наоми ее традиционный воскресный завтрак – чашка чаю и тосты с мармайтом, поставил все на поднос, добавил свежие газеты и отнес все наверх.

Она сидела в постели и смотрела телевизор. На экране Эндрю Марр беседовал с лордом-канцлером. Джон взял пульт и уменьшил звук. Ему не хотелось портить утро Наоми, однако утаить от нее происшествие с морскими свинками он не мог.

Выслушав его рассказ, Наоми побледнела и долго молчала. Потом взяла его за руку:

– Можно мы не будем говорить об этом маме и Харриет? Пусть все останется только между нами.

Джон присел на кровать, мимоходом взглянув на заголовки Sunday Times.

– Да, я бы тоже не хотел, чтобы они знали.

– Мы можем сказать, что… что оставили дверцу открытой и они убежали.

– Я вынес клетку наружу, – сказал Джон. – Твоя мама в любом случае вряд ли заметит. А если Харриет спросит, я скажу, что вынес свинок подышать и плохо закрыл дверцу.

– Надо поговорить с Люком и Фиби. Надо объяснить, что они поступили плохо, ужасно! Нужно как-то достучаться до них, Джон, заставить их понять. Наказать их.

– И как? Я, например, не знаю. Доктор Микаэлидис сказала…

– Я прекрасно помню, что она сказала. Но мы их родители, это мы произвели их на свет, значит, мы за них отвечаем. Господи боже, им всего три года! Что они будут делать, когда им исполнится четыре? Или пять? Вскроют нас, чтобы посмотреть, как устроены наши внутренние органы?

Наоми прошла в ванную и захлопнула дверь. Джон просмотрел газету, не понимая ни единого слова. Через несколько минут Наоми, уже причесанная, умытая и в халате, вышла из ванной. Ее лицо предвещало бурю. Она сунула ноги в шлепанцы и решительно направилась в запасную спальню. Люк и Фиби, одетые в пижамки, сидели перед компьютером; на экране была открыта страница с шахматным матчем. Наоми без всякого предупреждения схватила Фиби за руку и выволокла ее из комнаты.

– Давай-ка мы с тобой побеседуем, Фиби. И пусть беседа займет целый день – ничего страшного. Или даже целый день и целую ночь. А папа поговорит с Люком.

– Люк! – окликнул Джон.

Люк, не поворачивая головы, чуть скривил губы и подвигал мышкой.

Возможно, его заразила ярость Наоми, а может быть, собственный, давно подавляемый гнев наконец вырвался наружу, но Джон с непривычной злостью схватил Люка, вытолкал его из спальни и потащил вниз по лестнице, вслед за Наоми и Фиби. Люк, какой-то непривычно тяжелый, но не упирающийся, не произнес при этом ни слова.

Они миновали коридор, прошли через кухню и через заднюю дверь вышли на улицу. Наоми подволокла Фиби к мусорным бачкам, не выпуская ее руки, сняла с одного из них крышку и вытащила черный пакет.

– Это он? – спросила она Джона.

– Не знаю, возможно. – Он пожал плечами.

Она отпустила Фиби, развязала мешок и вывалила маленькие жалкие трупики Зефира и Шоколадки на землю. Фиби с ничего не выражающим лицом неподвижно сидела на тронутой инеем траве.

Еле сдерживая слезы, Наоми по очереди посмотрела на Люка и Фиби:

– Это были ваши любимцы. Вы их обожали. Целовали. Предполагалось, что вы будете о них заботиться. Почему вы их убили? За что? Вы хоть понимаете, что вы сделали?

– Это низшая форма жизни, – спокойно заметил Люк. Он говорил четко и внятно, как никогда раньше.