Убийство часового (дневник гражданина)

Все время стучат крупнокалиберные пулеметы: с гор, сбоку, снизу. Солнце то выходит, то заходит. Спускаюсь в землянку к солдатам. Их двое: Любомир Попович и Димшо Глухович. Меж ними тяжелый пулемет 12,7 миллиметров. Попович рассказывает: «Намолившись, доведя себя до экстаза, бегут на нас «турки», а мы их выкашиваем. 12 июля мы здесь положили около двадцати «турок». Так и лежали, очень воняло падалью. Позже приехали солдаты ООН, убрали их… Единственная польза от солдат ООН».

Во дворе вокруг господина Тинтора (он шикарен, в лиловом пальто и с сиреневым шарфом!) собрались солдаты. Разговор идет о политике. Молодой совсем подросток-парень взял здоровенную трубу (насколько я знаю, это ракета «земля — земля») и пошел в угол сада. Устроил трубу на плече. Место, куда вышел парень, обстреливается. «Склонься, ты, молодатый!» — кричит ему господин Тинтор. Перевода не требуется. Молодой из вежливости склоняется. Я иду к парню, но меня перехватывает наш шофер. «Снайперы, Лимонов!» Я подчиняюсь. Они за меня отвечают. Через некоторое время, впрочем, выждав, пока мои опекуны увлеклись разговором, я ухожу-таки к баррикаде, отделяющей четников от ничейной земли. Гляжу в зелень меж мешков с песком.

Бородатый четник Мишо Чолич предлагает мне свой автомат: «На, русс, стреляй!» Стреляю, останавливаюсь. Чолич хлопает меня по плечу: «Стреляй весь магазин!» «Калашников» работает крепко и сочно. Пули уходят в зелень ничейной земли. Стреляем не только мы здесь, в Еврейски гроби, но стреляет весь фронт. Причина: «турки» не выполнили договора, не отдали тела восьми погибших сербов. Потому, когда в 11 часов истек срок ультиматума, последовала обещанная атака. Сербы чтут своих убитых… На Чоличе баранья шапка с четнической кокардой. Он достает небольшую фляжку с ракией. «На глотни, русс!» Делаю глоток за победу… Сербы, следует сказать, спокойнее относятся к алкоголю, чем мы. В Приднестровье в июле комендатура усиленно боролась с потреблением алкоголя. На мой спокойный взгляд, алкоголь всегда будет неотделим от войны. Напряжение войны столь велико, что солдату насущно необходимо расслабиться. Разумеется, без излишеств… Подбираю с земли плод по имени «дуня» (кажется, помесь груши с яблоком). Жую…

Едем в Войковичи, где в здании бывшей милиции помещается штаб этого участка фронта и одновременно военная столовая. Девушку-солдатку, она подает нам обед, зовут красиво — Славица. Едим рис с мясом. Мне сообщают, что здесь находится «экип» французского телевидения. Два человека со второго канала, с «Антенн—2». Французы появляются с переводчицей. У них испуганный вид. Их сажают в глубине столовой за большой стол рядом с солдатами.

Я и фотограф Сабо хотим повидать другие позиции. Тинтор остается ждать нас. Выходим. Проходя мимо стола французов, наклоняюсь к ним, представляюсь, говорю, что живу в Париже и теперь вот все чаще в Москве. Простая вежливость, и только. Старший, черная вязаная лыжная шапка над бледным лбом, вижу, недружелюбно смотрит на мой пистолет у бедра: «А что вы ЗДЕСЬ делаете?» — спрашивает он неприветливо. Объясняю, что интересно бывать в «горячих точках» планеты, видеть своими глазами войну, Историю. Что в ноябре 1991-го был в Вуковаре, а недавно, в июле, в Приднестровье. Они неприязненно молчат. Желаю им приятного аппетита и выхожу, раздумывая над тем, почему они так враждебны? Я к ним как нормальный человек…

Мы с Сабо съездили на позиции над рекой Железницей и вернулись в здание милиции в Войковичах. Выяснилось, что солдаты собираются пробраться ночью в здание фабрики, только что занятое сербами, и берут с собою французов. Днем туда пробираться рискованно, зона обстреливается, но с наступлением темноты — возможно. Стоим во дворе, и я уговариваю молодого лейтенанта (он отлично говорит по-английски, потому и поведет теле-французов) взять с собой и нас, меня и Сабо. Замечаю, что старший из теле-французов, тот, в шапочке, незаметно снимает меня, положив камеру на плечо коллеги. Почему исподтишка, думаю я, почему не спросил, можно ли? Я бы не стал возражать…