Убийство Джанни Версаче

Другим эталоном для Эндрю служили Франция и Англия двадцатых-тридцатых годов XX века — в частности, и потому, что Эндрю считал межвоенную эпоху по обе стороны Ла-Манша «голубым раем». Любил невзначай обронить в разговоре что-нибудь по-французски, хотя ни французского, ни любого другого иностранного языка выучить не сподобился, что не мешало ему заявлять, что он свободно владеет несколькими[14]. Обожал музыкальную комедию «Виктор/Виктория» с Джули Эндрюс в роли певицы-травести, выдающей себя за певца в Париже 1930-х годов. «Пусик, я на взводе!» — бывало, приветствовал он Рейчел Рифат в школьных коридорах достоверно спародированной фразой из этого фильма. Ничуть не меньше фанател от оскароносного фильма «Огненные колесницы» — оды двум британцам — триумфаторам Олимпийских игр 1924 года в Париже. Ну и слов нет для описания всего того восторга, в который привел Эндрю телесериал «Возвращение в Брайтсхед» по мотивам одноименного романа Ивлина Во — ведь там настолько живо воскрешались картины цветущего Оксфорда двадцатых годов, что так и хотелось представить себя в образе Себастьяна Флайта — богатого, красивого, трогательного аристократа-католика. В подражание этому герою Эндрю повадился повсюду в стенах Епископской не расставаться с плюшевым мишкой, которому дал подобающее имя Бычок. А еще ему полюбилось, подражая страдающему нарушением дикции эстету Энтони Бланшу всё из той же книги, цитировать к месту и не к месту строки из «Бесплодной земли» Т. С. Элиота: «Я, всё п-претерпевший Тересий <…>. П-прикован я к этому л-ложу отныне — а ведь я восседал и п-под самыми стенами Фив, и во тьму п-преисподней спускался…» Вся личность Эндрю формировалась как pastiche[15]. Он жил чьей угодно жизнью, но только не своей собственной.

На первом году обучения Эндрю близко сошелся с яркими и много поездившими по миру одноклассниками-двойняшками Мэтью и Рейчел Рифат. Рейчел же Эндрю впервые признался, что он гей. «Поверить не могу. Сразил наповал», — написала она в своем дневнике. Хотя он и не был ее парнем, Рейчел сочла нужным сообщить Эндрю, что очень надеется на то, что он просто так глупо пошутил.

— Без шуток, — ответил он.

— И каково тебе целоваться с девушкой в таком случае? — поинтересовалась Рейчел.

— А вот таково же, наверное, как и тебе целоваться с девушкой. Мерзопакостное ощущение.

За исключением семьи, которую он старательно не подпускал к участию в стандартных для родителей школьных делах и мероприятиях, всем остальным Эндрю стал постепенно навязывать стойкое представление о себе как о голубом, и поведение его постепенно становилось все более неистовым и эпатажным. Преподавательский состав Епископской, отметим, не просто терпеливо сносил вызывающее поведение Эндрю, но и подчеркнуто настаивал на добродетельном проявлении в его адрес столь вразумляющих качеств, как благожелательность и терпимость, вежливость и корректность. Некоторые преподаватели позже признались, что Эндрю был первым откровенным гомосексуалом не только в их педагогической практике, но и просто встреченным в реальной жизни.

Эндрю быстро понял всю выигрышность исполнения роли «воспаленного педика» с точки зрения обретения всеобщей известности, в которой он столь отчаянно нуждался. Одноклассник Джонатан Майнер вспоминает: «Если народ его подкалывал насчет того, что он гей, у него всегда была наготове обратка. В конце-то концов, главное — привлечь к себе внимание, а остальное его мало тревожило». Одноклассники по отношению к нему разделились. Большинству он скорее нравился, и они вспоминают, какой он был изысканный, щедрый, душевный и заботливый; но некоторые твердо считали его поведение убогим и достойным разве что сожаления. «Не знаю, чего именно он этим добивался, но он явно получал желаемое, потому что становился всё хуже, всё шумнее, всё назойливее», — вспоминает один из последних. «Слышно его бывало с другого конца коридора, но с ним было весело — так же весело, знаете, как забавно бывает при виде крушения поезда или эпатажного забега по улице в голом виде, — вспоминает Мэтью Рифат. — Это нечто из ряда вон, это жесть, но глаз оторвать невозможно, ведь весело же».

В любом рейтинге своего класса Эндрю ни разу не выпадал из первой двадцатки. У доктора Мауэра получил отличную оценку по факультативному продвинутому курсу истории искусств благодаря небывалой легкости, с которой ему давалось запоминание всяческих фактографических деталей, касающихся любых отдельно взятых произведений живописи. По этике от доктора Мауэра он также получил «отлично», что доказывает, что хотя бы в теории он смог усвоить нравственные принципы. Вот только они вскоре потерпели в его душе сокрушительное поражение в неравной битве с численно превосходящими их силами врожденных и благоприобретенных слабостей.