Убийство Джанни Версаче

В гости к Дэвиду в Миннеаполис Эндрю выбрался лишь в апреле 1996 года. Норману он соврал, что едет проведать сестру, которая якобы работает там анестезиологом. На выходных он «случайно» столкнулся с Дэвидом в гей-салоне и соврал, что только что прилетел. Дэвид повел его обедать в Manny’s, дорогой мясной ресторан, где некогда работал метрдотелем. На Рича Боннина произвели большое впечатление безупречный внешний вид и красноречие Эндрю, а вот Дэвида его внезапный приезд еще более насторожил.

Впрочем, Эндрю умел развеивать сомнения и подозрения Дэвида прежде, чем тот успевал их явственно осознать. За столом в присутствии Рича Боннина он искусно играл роль «как-же-трудно-мне-бедному-мальчику-из-богатой-семьи», рассказывая, какой тяжкий крест выпал на его долю в лице столь состоятельных родителей: «Эндрю ныл, что все-то ему завидуют, все-то сочиняют про него всякие гадости. Это у него был такой способ развеивать подозрения, возникавшие из-за просачивавшейся о нем информации», — говорит Боннин.

В мае Эндрю и Дэвид снова встретились в Сан-Франциско, и Дэвид получил уже явный сигнал об опасности. Карен Лапински, Эван Уоллит, Дэвид и Эндрю приняли приглашение давнего друга Эндрю из Беркли отметить обедом защиту им диссертации и получение преподавательской должности. Этот профессор теперь рассказывает, что изворотливость Эндрю его всегда тревожила, но, подобно многим другим, он старался просто мириться с его болтовней. Он сознавал, что Эндрю «надеялся, что никто не будет сопоставлять все мелко нарезанные лоскуты, из которых он склеивал собственный образ. Я просто читал его, как весьма занятную книгу».

Преподаватель понимал всю шаткость отношений между Эндрю и Дэвидом: «Дэвид был человеком, требовавшим честности. Он хотел, чтобы в отношениях с ним открывали свое истинное лицо, ну а в случае с Эндрю очевидно, что расклад был не тот». Стоял прекрасный весенний день, и свежеиспеченный профессор вышел с Дэвидом немного прогуляться. «Эндрю — патологический лжец, — предупредил он. — Звучит как бред, но о нем ничего невозможно узнать доподлинно. Никогда не доверяй ему ничего, что тебе дорого, — рискуешь потерять». Дэвид выслушал его, но профессор понял, что отказываться от Эндрю он не желает. «По-моему, он хотел, чтобы у него сработало по-другому. Он же был очень обязательный человек — истинный сын Миннесоты, само воплощение надежности и безотказности».

«Места для любви у Эндрю в душе просто не было; не было даже почвы, на которой она могла бы взрасти, потому что вся его жизнь была сплошной ложью. Чтобы заполучить Дэвида, ему потребовалось бы это в себе исправить, — считает старый друг Эндрю и задается вопросом: — Интересно, он хотя бы раз за всю свою жизнь сам себе признавался в том, что не является на самом деле всеми этими вымышленными людьми, за которых привык себя выдавать?»

Полный облом

В июне Эндрю достиг высшей точки в своей щегольской жизни, поселившись в Сен-Жан-Кап-Феррá[47] на роскошной вилле вместе с Норманом. Дэвиду Эндрю сказал, что отправляется присоединиться к семье «в нашей летней резиденции» во Франции, и месяц его не будет. Перед отлетом он отправил Дэвиду почтовую открытку из отеля Helmsley Park Lane в Нью-Йорке: «Наилучшего тебе лета! И помни, что кто-то далеко-далеко не забывает о тебе». Из Франции Эндрю продолжил бомбардировать Дэвида потоком открыток с текстами типа «Франция очень архитектурна, и тут у них настоящее искусство», — или: «Авиньон всё так же полон лгунов и шалунов. C’est moi, ne pas?[48] [sic!]». В открытках Эндрю то и дело толсто намекал на свои непростые отношения с Норманом, писал: «Кухня тут превосходная, чего не скажешь о компании», — или: «Скатались в Париж с деловым партнером — в самый романтичный в мире город с самым занудным в мире чуваком».

Эндрю проводил дни, нежась у бассейна с книгами, где подчеркивал понравившиеся пассажи, за обедами в лучших ресторанах и «впитывая информацию как губка». Он выступал в роли экскурсовода и организатора посещения всяческих достопримечательностей.

На местности Эндрю явно ориентировался плоховато, что не мешало ему вдруг указать на какой-нибудь особо изысканный особняк и заявлять, что он построен в таком-то году, принадлежал такому-то и такому-то, а в таком-то году был куплен таким-то и таким-то, и т. д. и т. п. Эндрю был просто помешан на «мерседесах»: «У меня всегда был „мерседес“!» Однажды он вернулся из соседнего поселка Больё с крошечной баночкой джема за двадцать долларов. «Я на ценники никогда не смотрю, — гордо сообщил он. — У нас в семье не принято обращать внимание на цены».