Кто осмелится утверждать, что гибкая, тонкая, учитывающая ситуацию и возможности политика, которую проводил Генрих IV, не отвечала лучше всего интересам Франции, а может быть, даже интересам католицизма? Нужно было примирять противоположности и удерживать в равновесии враждебные друг другу силы. Может быть, Генрих был более искренним римским католиком, чем считали «добрые католики». Может быть, в беседе с Ледигьером 17 октября 1609 г. в Фонтенбло он выразил свои сокровенные мысли: «Он (Генрих IV) знал, что люди [протестантской] религии сетуют на то, что в интересах короля желать их обращения; но он отвечал, что может обладать по меньшей мере такой же свободой, как пасторы и прочие [приверженцы] так называемой реформатской религии, каковые все дни желают, чтобы католики обратились в их религию. Что как король и как частный человек он имеет два желания: как частный человек он желает, чтобы во всем государстве была лишь одна религия; как король он желает того же, тем не менее умеет собой управлять и даже использует тех и других там, где нужно…»[248]
. Генрих IV хотел бы торжества одного католицизма, но считал себя обязанным давать возможность католикам и протестантам жить вместе в одной стране.Но как могли судить об этой политике и ее авторе радикальные католики, ставящие выше всего интересы католицизма, спасение души и воспринимавшие это спасение до крайности однобоко? Разве король упорно не противился публикации решений Тридентского собора? Разве он, осуществляя назначения на церковные должности, не нарушал декреты? Разве он не пытался постоянно помочь Иакову I — еретику и врагу папы? Разве он не помешал верховному понтифику подавить сопротивление Венеции — государства схизматического, склонного к ереси, враждебного папе? Разве он не позволял галликанцам поддерживать Иакова I и Паоло Сарпи? Разве тем самым не выявилось, что повсюду и всегда король играл на руку еретикам и схизматикам, в ущерб примату верховного суверена? Его атака на друзей протестантов в Венеции? Но ведь в этом были замешаны личные интересы! Разве не следовало из всего этого сделать вывод, что его обращение было всего лишь притворством и объяснялось то ли желанием служить протестантизму, то ли неумеренной жаждой власти? Что в глубине души он остался еретиком, а может, и хуже — равнодушным к религии, прагматичным атеистом, который заботился только о самом себе, которого волновали лишь воздаваемые ему почести, слава, выгоды? Разве, таким образом, данное ему отпущение грехов не утрачивало силу? А значит, разве не были иллюзорными его права на корону? Не был ли нетерпимым позором тот факт, что престол Франции незаконно занимает этот еретик, а может быть, и отступник? Разве в его лице подданные не имели дело с тираном-узурпатором? Разве не было долгом всякого «доброго католика» избавить от него королевство и христианский мир, который он вел к религиозному упадку, к погибели для душ, избавить, если надо, путем убийства — в данном случае рекомендуемого и похвального, которое было бы в сущности казнью? Вот как думал Равальяк и все «потенциальные Равальяки».
Династическая проблема, вопрос искренности королевского обращения и достоверности отпущения ему грехов, решить которые мы пытались при помощи рассмотрения внешней и религиозной политики Генриха IV, для «добрых католиков» разрешались следующим выводом: «Генрих IV — тиран-узурпатор», что дает нам меньшую посылку нашего силлогизма. Следовательно, в силу большей посылки: «Убить тирана-узурпатора вправе любой» всякий «добрый католик» вроде Равальяка мог считать себя свободным от обязанности соблюдать пятую заповедь Бога «Не убий» и правомочным поразить тирана. Таким образом, мы решили поставленную перед нами проблему коллективной психологии и на том могли бы остановиться. Читатель поймет, с какой радостью я бы так и сделал. Но представляется нужным бегло обозреть другие действия Генриха IV, которые по своей природе могли укрепить его противников в убеждении, что он тиран, хотя сами по себе эти действия могли аттестовать его только как «тирана по действиям», убивать которого непозволительно, против которого есть законное право восстать при условии, что восстание возглавят люди, обладающие официальной властью: князья, должностные лица, сеньоры.