Убийство Генриха IV

Монетные проекты короля вызвали очень живой отклик. «Всякий роптал на него, а особо мелкие торговцы, которых так часто обирали, что все они только и ждали какой-нибудь напасти. Более зажиточные и те, у кого в сундуках были кое-какие деньги, говорили, что если король ничего им не даст, то по крайней мере ничего и не отнимет; и все вообще наговаривали на этих мелких тиранов и людоедов, партизан — нет слова, которое бы нынче не звучало так неприятно для народа и так часто не вспоминалось бы, как это… В то время (когда повсюду звучал ропот против эдиктов и новых налогов) г-н маршал д’Орнано, весьма благородно и свободно, набравшись смелости благодаря посту, на каковой его поставил Его Величество, и всеобщим сетованиям французского народа, особенно жителей его области и его губернаторства (Гиени), говорил с королем. Так он сказал… что о короле повсеместно идет очень худая молва и что во всей Гиени никогда так не злословили и не хулили даже покойного короля (Генриха III), как ныне поносят Его Величество и в больших компаниях, и в малых (ибо он бывал и в тех и в других). Короче, что его отнюдь не любят в его народе, каковой ропщет и сетует на непривычно высокие сборы и подати, каковые что ни день возлагают на него, более нетерпимые, безусловно, нежели те, от коих народ страдал при покойном короле во время его величайших войн и деяний…»[263].

Видимо, талья была действительно очень тяжелой, а королевское правосудие и сам король — достаточно строгими, если дальнейший текст Летуаля соответствует истине: «…за несколько дней до смерти короля жестокая и бесчеловечная расправа из-за тальи с одной бедной женщиной из деревни, у коей сержанты отобрали всё, а напоследок продали корову, каковая единственная и кормила ее и шесть ее маленьких детей, привела к печальному и чрезвычайному исходу: придя в отчаяние, сия бедная женщина сначала повесила шестерых своих детей, а потом повесилась сама. О сем воистину трагическом и ужасном деянии было рассказано королю. А за день до смерти последнего брат сей несчастной, бедняк, весь оборванный и в лохмотьях, бросился к стопам Его Величества, дабы молить о правосудии; но король куда как не выказал себя ни тронутым, ни взволнованным, а напротив, резко оттолкнул и отбросил сего бедняка, молвив, что все они канальи и что он желал бы, единственно, дабы сотня их повесилась. После сей отповеди тот встал и, воздев глаза к небу, молвил такие слова: коль скоро король не желает воздать нам по справедливости, я убежден, что Тот на небе, каковой есть Бог, воздаст мне и сотворит сие скоро. На следующий день король был убит… Я не взялся бы записывать сей случай, о коем вправду узнал лишь три месяца спустя, если бы один из моих друзей, человек достойный и почтенный, не узнал об этом от г-на Форена, гувернера маркиза де Рони, каковой присутствовал при сем и находился близ короля, когда все сие было сказано»[264].

За все эти акты Генриха IV можно было считать «тираном по действиям». В глазах богословов и исповедников это оправдывало восстание под руководством авторитетных лиц, но не убийство, совершенное первым встречным. Так имеет ли этот вид тирании отношение к убийству Генриха IV? Случаен ли тот факт, что Равальяк прибыл из Ангулема? Губернатором Ангумуа был герцог д’Эпернон, и некоторые историки находят свидетельства девицы д’Эскоман и капитана де Лагарда достаточными, чтобы считать Равальяка приверженцем этого обиженного вельможи, а может быть, и его орудием, не сознающим этого. Провинция Ангумуа относилась к числу тех, которые приходили в волнение, когда им навязывали налог на соль или какую-либо иную «габель», и где восстания, чаще всего провоцируемые сельскими дворянами в связи с тальей, накладываемой на их арендаторов и испольщиков, либо в связи с пошлинами на вино были частым явлением. Документы не позволяют нам утверждать, что Равальяка особо интересовали фискальный вопрос и связанные с ним политические вопросы. Но из этого молчания было бы неблагоразумно заключать, что они никак не повлияли на формирование его убеждений.

Проблема должностей