Убийство городов

Кольчугин почувствовал, как его колыхнуло. Хотел ухватиться за хрупкий штатив микрофона, но удержался и некоторое время стоял, видя вместо площади разноцветный туман. Туча высилась над головой, похожая на огромного быка. Часть города еще сверкала на солнце, но другая уже была во мраке. И он подумал, что мир явил ему картину вечного сражения, битву света и тьмы, и его смертная жизнь таинственным образом включена в эту схватку.

– Что мне вам сказать, люди русские? – Его голос в микрофоне дрожал, предвещая рыдания. – Я не знаю, что чувствует Президент, видя, как в детских гробиках лежат убитые дети. Как цветущие города, построенные нашим великим народом, разрушаются бомбами и ракетами. У Президента есть совесть, есть боль, есть тысячи неизвестных мне обстоятельств, побуждающих его действовать так, как он действует. Что я могу, русский писатель, проживший долгую жизнь? У меня нет воздушных армий, нет танковых колонн, нет установок залпового огня. У меня есть мои книги, те, что написаны, и та, что еще не написана. Книга о городах-мучениках, которых убивают у всех на глазах. Я поеду в Новороссию и напишу эту книгу. И я хочу, чтобы это была книга любви, книга ненависти, книга возмездия!

Над головой, в черной туче, пророкотало, словно в ней провернули тяжелый вал, и мрачно просверкали колеса, растворявшие тяжкие створы ворот. Дунул холодный ветер, ударили острые, как пули, капли.

Отталкивая Кольчугина от микрофона, выскочил бородатый, с безумными глазами человек в рваной рубахе, под которой виднелись какие-то железные цепи и скобы:

– Все вы бесы проклятые! В Россию бесы слетелись! Опять Россию кровью умоют!

Треснуло в небесах. Из трещины упал ослепительный белый огонь. И этот слепящий блеск, и рваный грохот, и истошные крики бородатого безумца колыхнули толпу, и она превратилась в яростные клубки. В ненависти схватились «красные» и «черные», «желтые» и «белые». Дрались, рвали друг на друге одежды, а на них падал гремящий ливень, топил, глушил, и они, продолжая драться, покидали площадь.

Кольчугин один стоял на трибуне среди громыхающей воды. Все было непроглядным, размытым. И только Крымский мост был похож на железный ковчег, плывущий среди потопа.

Глава 7

Ночь была бессонной. Кольчугин пребывал в возбуждении. Вспоминал вчерашний митинг, свое, данное прилюдно обещание ехать в Новороссию и там, среди бомбардировок и атак, написать свою книгу о гибнущих городах. Решение, которое мучительно созревало, вдруг разом сложилось и было обнародовано среди грома и молний. Ворочаясь на своем диване, ожидая, когда засветятся окна, он обдумывал детали поездки. Кто переправит его через границу? Кто примет его в Донецке? Какой набор лекарств он должен с собой захватить? Как в своей немощи он станет кидаться на землю, перебегать во время перестрелок, обходиться без воды и пищи?

Прежде в походы его собирала жена. Ее проводы, ее напутствия вдохновляли его, избавляли от дурных предчувствий, и теперь он нуждался в этих утешениях и напутствиях. Так когда-то его мать провожала на войну отца. Тот ушел и больше не вернулся. Его бренные кости лежат в Сталинградской степи в безвестной могиле.

Кольчугин решил отправиться в церковь, которую посещала жена. Там же в осенний солнечный день она лежала в гробу, усыпанная астрами и хризантемами.

Церковь была стройной и светлой, с каменными наличниками, высокой золоченой главкой и аркой, сквозь которую шли прихожане.

Внутри было прохладно, сладко пахло ладаном, в пятнах солнца бледно горели свечи. Золотились иконы, и священник отец Владимир в золоченых ризах, с золотой бородкой сам казался ожившей иконой.

Кольчугин купил три свечки, приблизился к образу Богородицы, перед которым сиял подсвечник. Попытался зажечь свечу, поднося ее к огоньку горевшей свечи. Глаза не видели, руки дрожали, и он все время промахивался. Не сумел поместить фитилек в язычок огня.

– Позвольте, я вам помогу. – Молодая женщина в светлом платке смотрела на него с сочувствием. Он передал ей все три свечи. Она их запалила. Он укрепил их в гнездах подсвечника, и перед каждой возникло любимое лицо – бабушки, мамы и жены. Трех драгоценных женщин, которые любили его и лелеяли и одна за другой покидали.

– Как вы поживаете, Дмитрий Федорович? Как ваше здоровье? – незаметно подошел отец Владимир с тихим милым лицом, на котором светились кроткие голубые глаза.

– Благословите, отче. – Кольчугин трижды коснулся щекой шелковистой бородки священника. – Живу потихоньку, по годам своим.

– Молюсь о вашей супруге. Она была душой нашей общины. Нам ее не хватает.

– Мне тоже ее не хватает.

Священник отошел туда, где невидимый пел хор трогательными нестройными голосами, такими же бледными, как огоньки свечей в пятнах солнца. Кольчугин прислушивался к хору, в котором когда-то пела жена. Его чуткий слух в суеверной надежде ожидал услышать родной голос, и его отсутствие еще сильнее напоминало о жене, которая так любила этот храм. Возвращаясь домой, она всегда приносила то розовый прутик вербы, то крашеное яйцо, то увядшую, тонко пахнущую веточку троицкой березы.