Убийство городов

Рябинин с нежностью и виной думал об оставленных в Москве родителях, которые в этот час собрались в столовой, под абажуром, говорят о нем, не ведая, что он трясется на зарядных ящиках в дикой степи, думает о них, и мысли их встречаются где-то над ночными подсолнухами. Думал о подруге, о ее насмешливых зеленых глазах, розовых нежных ладонях. Он прижимал их к губам, целовал ее «линию жизни», и она со смехом говорила, что его поцелуи продлевают ей жизнь.

В будущую книгу он поместит свои нежные и печальные переживания, тревожные предчувствия, стук зарядных ящиков, в которых, как в люльках, дремлют снаряды и мины.

Впереди, у дороги зажглись два красных рубиновых огонька. Исчезли. Снова загорелись чуть в стороне. Рядом зажглись два зеленых, изумрудных. Переливались, вздрагивали и погасли. Их сменили золотые, страстные и трепещущие. Грузовик встал. Огней становилось больше. Они менялись местами, метались, поднимались в небо, текли, создавая мерцающие узоры, как таинственные светляки, загадочные духи, растревоженные появлением чужаков. Духи земли, травы, невидимых ручьев, неразличимых деревьев спрашивали пришельцев, зачем явились, что везут в деревянных ящиках, что таят в сердцах. Рябинин завороженно следил за волшебными вспышками.

Из кабины высунулся провожатый Колун. В его руках тускло блеснул автомат.

– Собаки, мать их ети. Стаями, суки, бродят. Села разбомблены, народ убежал, а собаки остались. Стаями рыщут. Где падаль найдут, там и жрут. Где-то здесь, видать, трупы валяются.

– Так и нас сожрут, не дай бог! – Это произнес казак Лубенко, и в голосе его была дрожь.

Водитель включил фары. Серебром полыхнула трава, и множество гибких тел, красных языков, ненавидящих глаз метнулись прочь и исчезли в ночи. Свет погас, грузовик продолжил движение.

Ехали час или два по белесому, мучнистому проселку, который слабо светлел в ночи.

Рябинин вдруг уловил кислый запах гари, ядовитое зловонье сгоревшей резины. «КамАЗ» остановился возле черной бесформенной груды, от которой исходило зловонье. Провожатый встал из кабины.

– Так вот он куда задевался, Горыныч! Здесь его ждали укры!

Рябинин угадал в рыхлой бесформенной груде остов грузовика. Просев на ободах, лишенный кузова, с раскрытым капотом, грузовик был изувечен ударом, сожжен огнем. Источал кислый и теплый запах ржавчины, липкую вонь резины. И тонкие сладковатые яды разложившейся плоти.

– «Спелый»! «Спелый»! Я – «Колун». Ответь! – Провожатый гудел в рацию, перебросив на локте автомат.

– Куда они нас завезли? Подстава какая-то! – жалобно воскликнул Лубенко.

– «Спелый»! «Спелый»! Я – «Колун»! – хрипел в рацию провожатый.

Рябинин почувствовал страх – ноющей грудью, замерзшими вдруг лопатками, плечом, которым касался соседа. Через это плечо его страх передавался соседу и возвращался обратно. Страх был общим. Все смотрели в одну сторону – на взорванный грузовик.

Рябинину казалось, что в черном остове, среди разорванного железа и зловонной резины притаилось чудище, косматое, как взрыв, свирепое, кровожадное, готовое с ревом вырваться, наброситься на добычу, сгрести когтями и, чавкая, изжевать и выплюнуть, как выплюнуло этот растерзанный грузовик.

– Я – «Колун»! Я – «Колун»!..

– Что здесь было? – спросил Рябинин.

– А то и было, что укропы грузовик раздолбали с такими же, как вы, охламонами. Здесь по степи укропские диверсанты шастают. Одну группу наши сгребли, штаны с них спустили, в жопы автоматы воткнули и дали очереди. Теперь укры наших ловят, чтобы им в жопы автоматы воткнуть.

– Господи помилуй! – тихо ахнул кубанский казак Лубенко.

В стороне, догоняя друг друга, полетели красные угольки, метнулись бесшумные белые иглы. Через мгновенье донесся стук автоматов, хрустящие очереди. Полыхнул далекий взрыв.

– А ну, вертай назад! – крикнул провожатый водителю и скрылся в кабине. Грузовик рванулся, круто повернул и помчался, подпрыгивая на ухабах. Все обратили лица в степь, где шел бой, летели трассеры, стучали очереди, дергалось пламя взрывов.

Грузовик удалился от места боя и встал. Провожатый вылез из кабины и пошел осматривать обочину, светя фонариком. Вернулся, обращаясь к шоферу:

– Пойдем левее. Там топь. Туда никто не суется. Только сам не утопни. А то тебя укры из болота за яйца вытащат.

Завели мотор. Грузовик стал осторожно переезжать рытвину. Лубенко вскочил и что есть мочи заколотил по крыше кабины.

– Чего тебе? – вылезла голова провожатого.

– Стой, я сойду! Не поеду!

– Дура, куда пойдешь? В болоте утопнешь!

– Все равно уйду! Не могу! – Он стал перелезать через борт.

– Ты куда, собака? Ты, казак, икону целовал! – Калмык Валерий старался схватить его за рукав.

– Не держите! Не могу! Чую, что убьют!

– Тебя и так убьют или кобели разорвут.

– Не могу! Не судите! В монастырь уйду, у Бога прощенье вымолю. А сейчас не могу!

Лубенко спрыгнул на землю, махнул рукой. То ли прощался, то ли отмахивался и исчез в темноте. Слабо блеснули его золотые погоны.

Чеченец Адам плюнул ему вдогонку.