Убийство городов

Рябинин начинал тоскливо закрывать глаза, когда раздавался звенящий и ноющий звук смычка, теребящего небесную струну. В закрытых глазах возникала воронка, окруженная горящей травой, и голова серба Драгоша, висящая на длинной, как чулок, шее.

Рябинин сидел на зарядном ящике, слушая разговор двух ополченцев. Они положили у ног автоматы, чтобы можно было их мгновенно схватить и соскользнуть в траншею. Ополченец Жила вполне оправдывал свой позывной. Жилистый, в мускулистых узлах, с тяжелыми надбровными дугами, под которыми зло и весело блестели глаза. Жила в недавнем прошлом был зэк. Ускользнул с зоны, когда началась война, среди бараков стали рваться снаряды, и охрана разбежалась. Жила пустился в бега, примкнул к ополченцам. Дрался храбро и яростно, мстительно стреляя в украинских силовиков, которых называл «мусорами». На нем была пятнистая безрукавка с карманами. Плечи и бицепсы покрывала синяя татуировка с изображением женщин, цветов и драконов. Голову защищала каска с туманным пятном солнца.

Второй ополченец, Ромашка, имел крупное лицо, золотистую щетину, темно-синие глаза и большие осторожные руки, в которых он держал колосок пшеницы, аккуратно извлекая из него спелые зерна. Он слыл целителем. В хате, которую занимал, висели пучки трав, стояли склянки с отварами. Отдежурив на передовой, он уходил за село, где оставалась невспаханная степь. Одиноко бродил, нагибаясь, срывая головки цветов, выкапывая корешки. Не обращал внимания на пролетавшие штурмовики.

– Ну, ты, цветик божий, скажи, за что люди воюют? – Жила насмешливо смотрел, как из колоска на темную ладонь Ромашки выпадают пшеничные зерна. – Одни воюют за Сталина. Другие за Гитлера. Третьи за Христа. Тот за еврейского бога. Тот за мусульманского. А все за войну воюют. Вот и выходит, что у всех человеков бог – это война.

Ромашка собрал на ладонь белые зерна. Выбросил пустой колосок. Кинул зерна в большой темный рот и медленно жевал.

– Войну черт придумал, – произнес он, проглотив зерна. – Бог мирит, а черт ссорит. Только люди опомнятся, начнут обниматься, а черт им в душу плюнет, и они опять воевать. Всем нам в душу черт плюнул.

– Я войну люблю. Война меня из тюрьмы увела. Меня хохлы на зоне заставляли мочу пить. Поссут на землю, мордой ткнут: «Ешь!» Теперь я им в рот ссать буду.

– Ты, Жила, больной. Тебе черт в душу плюнул. Приходи ко мне в хату. Я тебя лечить буду. Травы заварю. Ко мне старушки приходят, которые без лекарств остались. Детишки приходят, которые заикаться стали. Я их лечу.

– Мне твои старушки и травки на хер не нужны. Мне баба нужна. Здесь одна баба ходит с косой. Ее в постель положить и лечиться.

– Сейчас не до баб. Горе кругом. И люди, и звери, и птицы, и травы – все страдают. Надо обождать, когда война кончится.

– Дураки вроде тебя терпят и ждут. А умные на войне свое не пропустят. Ты погляди на шоссе. Углевозки одна за другой идут. Уголек ворованный везут в Россию, а может, и украм толкают. Миллионы в карман кладут.

– Ничего про это не знаю.

– Наш-то, Курок, Ленина любит. Идейный. Ему бы пару шахт взять под личный контроль. Он бы после войны горя не знал. И нам обломилось бы.

– Курок в Бога не верит, а Бог в нем есть. Потому и не вор.

– Надо мне от вас, идейных, к казачкам податься. А то как пришел к вам без штанов, так и хожу.

– Черт в тебя плюнул, Жила. Приходи, дам тебе траву чертогон.

Над полем кружил ворон. Его редкое карканье трескуче разносилось в знойном воздухе. Ворон приблизился к селу и сел на одинокий столб с обрывками проводов. Было видно, как переливается на солнце его черно-синее оперение. Жила осторожно подтянул к себе автомат. Прицелился в ворона и выстрелил. Одиночный выстрел чмокнул в тугое птичье оперение, и ворон, разорванный в клочья, упал. Дернулся пару раз и замер черно-красным недвижным ворохом.

– Ты что сделал, гад? За что убил птицу? – ахнул Ромашка.

– А я думал, это беспилотник, – захохотал Жила и, сплюнув, подхватил автомат и пошел вдоль траншеи.

Рябинин смотрел на красно-черный ворох перьев. В небе зазвенело. Над полем просверкал штурмовик, и вдали дважды ахнуло. Звуки тяжелыми шарами покатились по полю.

Ополченцы привезли на передний край противотанковые ежи, сваренные из обрезков рельс. Сбросили их из грузовика.

– Мужики, говорите, где ежики ставить. Откуда на вас танки попрут?

Рябинин отправился в штаб батальона, чтобы получить указания у начштаба.

В штабе, в горнице с раскрытыми окнами, у стола с бумагами, картами, рациями, под висящим на гвозде автоматом, сидел комбат Курок. За его спиной у стены стояло полковое знамя времен Отечественной войны, бархатное полотнище с вышитым профилем Ленина и надписью: «За нашу советскую Родину!» Курок был в тельняшке, с лысым черепом. В рыжей косой бороде скрывался шрам, шевелились губы, с трудом проталкивающие слова. Он говорил по мобильному телефону. Была включена громкая связь. Он сделал знак Рябинину, чтобы тот не мешал, и Рябинин от порога слушал разговор комбата.