Убийство к ужину

Присутствовало и много других людей, которых она встречала в доме хозяина: коллеги, друзья, приятели. Явился даже бургомистр со своим пресс-секретарем. Да, господин Вахтер почитался важной персоной, не без гордости заключила Эльфрида. Краем глаза она заметила, как с левой скамьи ей машет Лиина Ридмюллер, она встречала ее на вечерах ветеранов общины. В других обстоятельствах Эльфрида непременно присоединилась бы к ней, но не сегодня. Сегодня она чувствовала себя в центре событий, почти родственницей покойному, и ей не пристало сидеть где-то в задних рядах. Поэтому она с достоинством заняла место позади дочерей Вахтера, правда, все-таки наискосок, по левую сторону. Едва сев, она вытащила носовой платок, громко всхлипнула и высморкалась. Дочери обернулись. Фрау Зибер кивнула им со скорбной миной глубоко потрясенного человека.

«Перед смертью надо будет составить завещание, чтобы этому пастору ни в коем случае не доверяли панихиду», — рассеянно думал Клуфтингер во время церемонии. Он остановился у колонны возле входа, и не потому, что мест не было. При желании он мог свободно сесть, хотя на заупокойную мессу пришло необыкновенно много людей, среди которых большую часть составляли любопытствующие, — все-таки дело-то громкое. Клуфтингеру просто хотелось дистанцироваться от всего происходящего, а стоя это казалось как-то надежнее. По крайней мере он так думал.

Пастор как раз начинал проповедь. Проповедь! На вкус Клуфтингера, столь высокого звания обращение этого служителя Божьего к пастве никак не заслуживало. Клуфтингер редко бывал в церкви, но гораздо чаще своих коллег. А все из-за участия в деревенском оркестре. Освящение знамен или другие подобные «события величайшей важности» требовали обряда благословения. Клуфтингер не имел ничего против. В благостной атмосфере храма ему лучше думалось, и необъяснимым образом именно во время службы. Подчас, когда его мучили неразрешимые вопросы, он пробовал приходить в пустую церковь. Эффект оказывался нулевым.

Зато когда в последние десять — пятнадцать лет альтусридский пастор читал проповеди, Клуфтингер имел замечательную возможность думать без помех, ибо все его речи оказывались словно скалькированы и не мешали медитации. Подчас пастор вдруг начинал свою проповедь с актуальных событий вроде терактов на Ближнем Востоке или скандальных теледебатов, но быстро сворачивал в наезженную колею. Прежде Клуфтингер еще вздрагивал и заставлял себя прислушиваться, но с течением времени привык к скатыванию в никуда и даже открыл тайну проповеди: речь священника зависела от церковных часов. Сначала он сам себе не поверил, но потом провел ряд экспериментов и выяснил: часы руководили пастором. Его выступление укладывалось ровно в полчаса. Проповедь, начиная с конца воскресной службы в одиннадцать до боя часов в одиннадцать тридцать, завершалась. И сегодня — Клуфтингер мог бы поставить на что угодно — все будет в точности так. С первых слов пастора он понял: все потечет в заданном русле, невзирая на личность усопшего, и можно спокойно отключиться и подумать о своем.

Первым делом он сосредоточился на присутствующих. Дочки Вахтера не выглядели такими экзальтированными, как у него на приеме. Возможно, только теперь, когда прошел первый шок, они полностью осознали происходящее. По крайней мере обе являли собой образец искреннего переживания — в отличие от остальных, которых снедало одно лишь любопытство. Разве что Эльфрида Зибер, которую он обнаружил в следующем ряду за ними, проявляла неподдельное сострадание.

Вон Барч в стильной темно-серой двойке, осевший где-то посередине, рядом с ним Шёнмангер-старший весь в элегантном черном. А справа от него, должно быть, младший, так же дорого одетый, но егозливый молодой блондинчик. Этого сынка, как определил Клуфтингер, он в церкви не видел ни разу. Было тут и множество незнакомых лиц. И неудивительно, не каждый день удается побывать на похоронах жертвы настоящего убийства. «Слетелись, как мухи на мед, черт бы вас всех…» — чуть не высказался вслух комиссар. Не найдя среди присутствующих больше никого, кто мог бы его заинтересовать, он устремил взор к сводам храма. Росписи всегда завораживали его. Он не смог бы сказать, насколько ценна эта живопись, в ней он не разбирался. Но она была величественной, это точно.

Его взгляд задержался на изображении святого Власия, чье имя носила церковь. Святой с нимбом над головой в развевающемся одеянии с епископским жезлом и двумя свечами склоняется к испуганному ребенку. Легенду Клуфтингер знал: Власий, помолясь, спас в темнице мальчика, подавившегося рыбьей костью. Случилось это где-то в четвертом веке. В религии Клуфтингер был как раз силен. Он даже помнил слова из молитвы, возникшей в результате этой истории, которыми пастырь благословлял в завершение: «По заступничеству святого Власия храни тебя Господь от болезней горла и всяких страданий».