Убийство на Аппиевой дороге

Помпей улыбнулся, жестом отпустил меня и прошёл в другой конец комнаты. Мгновение спустя он обернулся, удивлённый, что я всё ещё здесь.

— Что ещё, Сыщик?

— Есть ещё одна проблема. Противоречие — между данной мною клятвой и моими обязательствами перед тобой.

— Слушаю тебя.

— Теперь, когда Милон осуждён, желаешь ли ты по-прежнему узнать, что именно произошло в тот день на Аппиевой дороге?

— Я не уверен, что понимаю тебя, Сыщик.

— Если бы я сказал тебе, что хотя рана, полученная Клодием от людей Милона, была тяжёлой, возможно, смертельной, но убил его кто-то совсем другой, не имеющий отношения ни к Клодию, ни к Милону — кто-то совершенно посторонний…

— То есть, помимо людей Клодия и Милона, там был замешан кто-то ещё? И этот кто-то его и прикончил?

— Я дал клятву не называть имён.

— Вот как. — Помпей подумал. — Тогда, полагаю, тебе следует держать язык за зубами.

— Ты уверен, Великий?

— Уверен. Я не желаю, чтобы из-за меня ты нарушил клятву. Клодий мёртв. Милон повержен и скоро покинет Рим навсегда. С этими двумя покончено. Мне предстоит позаботиться о том, чтобы виновные в сожжении курии понесли заслуженное наказание. Республика должна равно покарать всех, кто виновен в нарушении закона. Иначе порядка у нас никогда не будет. То, что ты узнал, может как-то способствовать восстановлению законности и порядка?

— Не думаю, Великий.

— Тогда держи свои сведения при себе. Мне они ни к чему. С расследованием убийства Клодия покончено. Ты понял меня, Сыщик? — Тон его был почти угрожающим.

— Понял, Великий.

Хотя я никогда прежде не бывал в доме Милона, обстановка показалась мне знакомой. Мозаики на полу, светлая окраска стен, статуэтки и драпировки — словом, всё, что я увидел в передней и что, идя по коридору, мельком замечал в комнатах, напоминало дом Цицерона. Лишённый художественного вкуса, Милон попросту копировал стиль своего друга.

Атмосфера же в доме странным образом напомнила мне особняк Клодия на Палантине, ибо здесь тоже царил беспорядок. Только дом Клодия отделывали и обставляли мебелью; здесь же, наоборот, обстановку разбирали и готовили к выносу. Картины стояли, прислонённые к стенам, статуэтки были уложены в ящики; занавеси, снятые и аккуратно сложенные, лежали на маленьких столиках.

И как в доме Клодия в ту ночь, повсюду царили растерянность и уныние. Изредка покажется раб, спешащий с каким-то поручением, глянет мельком и без единого слова торопливо пройдёт мимо. Я прождал довольно долго и уж думал, что обо мне забыли. Наконец раб, который пошёл доложить обо мне, вернулся и жестом предложил следовать за ним.

Может, я свалял дурака, оставив Давуса ждать меня снаружи? Пожалуй, глупо было отправляться на встречу с Милоном без телохранителя — мало ли что. Сейчас я окажусь с ним лицом к лицу. Странное дело: после всего, что я натерпелся по милости Милона, мне бы следовало его ненавидеть — а я поймал себя на том, что почти жалею его. В той яме я понял, как это ужасно — когда у тебя отняли всё, оставив лишь ежедневное скудное пропитание. Милон, не обладая знатным происхождением, достиг самых вершин, до консульства было рукой подать — как вдруг всё рухнуло, и судьба его стремительно покатилась под откос. Он поставил на кон всё — и проиграл. Вполне возможно, что он лишь получил по заслугам; и всё же мне было его жаль.

Но жалость жалостью, а я выскажу Милону всё, что думаю о том, как он поступил со мной и моим сыном. И компенсацию он мне заплатит.

Комната, куда привёл меня раб, явно служила спальней женщине. Стены были разрисованы павлинами, шагающими с распущенными хвостами по цветущим садам. Низенький столик был сплошь занят баночками для кремов и притираний, шкатулочками, щётками, гребнями и отлично отполированными зеркальцами — всё из самого лучшего дерева и металла и инкрустировано драгоценными камнями. Распахнутый шкаф для одежды в углу переполняли столы и яркие накидки. Большую часть комнаты занимала просторная кровать под пологом из тонкой, почти прозрачной красной ткани. В воздухе стоял сильный запах жасмина и мускуса. Из-за двери в дальнем конце комнаты доносились плеск и смех. Там явно находилась ванная комната. Слышались голоса — мужские и женский. Зачем раб привёл меня сюда? И почему ушёл, не доложив обо мне?

Я громко прокашлялся. Плеск и смех разом оборвались. Я снова кашлянул и громко позвал.

— Милон!

За дверью заплескались и засмеялись заливистее прежнего. Затем женский голос произнёс:

— Подожди, я сейчас.

До меня донеслось торопливое перешёптывание, дверь распахнулась — и появилась Фауста Корнелия в свободной, не подпоясанной тунике, почти не скрывавшей очертаний её пышной фигуры. Густые, слегка подкрашенные волосы были уложены в высокую причёску и выглядели совершенно сухими. Что бы она ни делала в той ванной, волос она не намочила.