Убийство на дуэли

Гаврила – так назвался нам дворецкий – все не возвращался. Меня всегда развлекала мысль о том обстоятельстве, что в русских землях чем помещик беднее, тем чуднее становятся его капризы. У богатых, конечно, этих капризов намного больше, однако их не устраивают простые бытовые чудачества, так порой умиляющие русскую душу, им нужно чего-то большего, соответствующего их положению и деньгам. Зато мелкие бедные помещики любят наводить на себя и свой слуг этакий налет «убогой» пышности. Федор Долинский относился именно к таким людям. Отсюда и крестьянин в английском сюртуке, и долгое утомительное оповещение хозяина о прибытии гостей. Мне было очень интересно, что еще такого необычного ждет нас в этом доме. И ожидания нас не обманули.

– Барин ждет вас в гостиной, – внезапно, словно из-под земли, появился перед нами Гаврила, да так неожиданно, что мы испуганно вздрогнули.

Дворецкий провел нас по длинному коридору, свернул направо. Он шел так быстро, что мы едва поспевали за ним.

– Странный какой-то этот дом, – шептала мне на ходу Шурочка. – И дворецкий у них совсем чудной.

Наконец, Гаврила остановился перед старой, но довольно крепкой еще дверью и, открыв ее, пропустил нас внутрь комнаты.

– Милости прошу, – навстречу нам уже спешил пожилой, хотя еще сохранивший следы былой привлекательности господин в длинном стеганом домашнем халате. – Как рад я видеть в своем доме таких гостей. Смею пригласить вас к своему столу, мы с семейством как раз собирались трапезничать. Уж не побрезгуйте.

Сначала я очень удивилась этакой внезапности, но потом постепенно меня просто очаровало такое дружелюбное обращение с гостями. Своей вежливостью и радушностью хозяин очень умело заставлял гостя не обращать внимания на бедную обстановку всего дома. И это у него получалось, без всякого сомнения, так как уже через несколько минут мы почувствовали себя здесь, как дома.

Вскоре, умывшись и приведя себя в порядок с дороги, Шурочка и я в сопровождении Долинского входили в столовую. По всей видимости, столовая была самой богатой комнатой в этом поместье. Посреди стоял большой обеденный стол, окруженный стульями на резных ножках, возле одной стены возвышался старинный буфет, который, хотя и стоил когда-то немалых денег, но всей своей причудливой формой никак не подходил к общему убранству комнаты.

За большим накрытым к ужину столом уже сидели девушка в светло-розовом платье и какой-то молодой человек весьма крупного телосложения и со светлыми волосами. При нашем появлении молодой человек встал, а девушка только подняла голову.

– Дорогие гостьи, позвольте вам представить мою дочь Софью и племянника Алексея, – торжественно объявил он, указывая на сидящих за столом.

При первом же взгляде на Софью я поняла, что это и есть та самая женщина, которую мы искали. Без тени зависти можно было сказать, что в жизни она была еще красивее, чем на портрете в медальоне Бушкова. Светлые локоны ее мягко обволакивали тонкую, словно лебединую шею, а темные глаза светились каким-то мягким, сочувствующим сиянием. Мне она понравилась с первого же взгляда, чего никак нельзя сказать о моей подруге Сашеньке. Будучи до конца уверенной в своей красоте и неотразимости, Сашенька никогда не признавала, что есть на свете женщины прекраснее ее. Поэтому моя милая подруга смотрела на Софью с нескрываемой неприязнью.

Софья Федоровна, казалось, вовсе не замечала шурочкиных взглядов. Она ласково посмотрела на отца и тихим мелодичным голосом проговорила:

– Отец, ну что же вы стоите? Прошу вас, присаживайтесь.

С этими словами она указала на стулья, стоявшие по другую сторону стола. Мы расселись на указанные нам места.

Впечатление от ужина у меня сложилось очень благоприятное. Хозяин дома много шутил и развлекал нас различными историями. Но, не знаю, чем это объяснить, то ли простой женской интуицией, как любил говаривать мой покойный муж, то ли слишком внимательным изучением новых знакомых, но я, словно заяц, по следу которого идет лиса, сразу почувствовала опасность. Только от кого исходила эта опасность, я в то время не могла сказать. И сам Федор Долинский, и его дочь, и племянник – все они на первый взгляд казались очень милыми и приветливыми людьми. Хотя насчет племянника я была не вполне уверена по той просто причине, что он практически все время молчал, и трудно было о нем создать какое-либо впечатление, плохое оно или хорошее.

Когда ужин закончился, Долинский-старший и Долинский-младший (так я буду называть дядю и племянника в дальнейшем для удобства повествования) поднялись из-за стола.

– Прошу покорнейше нас извинить, милые дамы, – обратился к нам Федор Степанович. – Нам немедленно надо отбыть. Дела, понимаете ли, – он с сожалением развел руки в стороны.

– Ничего, ничего, конечно, мы все понимаем, – поспешила заверить я, так как мне не терпелось поскорее остаться с глазу на глаз с Софьей.