Убийство на кафедре литературы

На листе бумаги, взятом у библиотекаря, он записал имена поэтов и писателей, которых Тирош подвергал безжалостной ядовитой критике. В первом же журнале «Литература» он нашел две статьи Тироша, имеющие отношение к известным ему произведениям Черняховского. Первые абзацы были посвящены анализу его поэзии, а дальше очень ясно и четко Тирош опровергал общепринятые представления о поэзии Черняховского и предлагал свою, новую трактовку его текстов, Которая, к удивлению Михаэля, возбудила в нем интерес. Затем он открыл том «Поэзии» Агнона в первом издании. Последней части там, разумеется, не было. Он перелистал незаконченный роман, отложил его в сторону и взял пятое издание — дополнительный экземпляр, заказанный по студенческой привычке на случай, если других экземпляров в хранилище не окажется. Он механически заглянул в книгу, не ожидая найти там ничего нового. Однако, перелистав се, вдруг увидел: «Последняя часть». Он читал, и в его ушах звучали слова Ароновича. С интересом прочитал он и примечания Эмуны Ярон к новому изданию:

«Одновременно с романом „Поэзия“ мой отец написал рассказ „До конца“. После выхода романа в свет Рафи Вейзер из архива Агнона обнаружил лист рукописи, где было сказано: «„До конца“ — к „Поэзии“». То есть автор изъял „До конца“ из романа и сделал из него отдельный рассказ. В рассказе ученый талмудист Адиэль попадает в лепрозорий, откуда уже не выходит. До конца…»

Михаэль был потрясен. Описание того, как ученый попал в лепрозорий, пробудило в нем ужас. Он думал о случайности, благодаря которой он обнаружил эту часть, и удивился, почему не продолжил разговор об этом с Клейном. Михаэль чувствовал, что должен понять нечто важное из прочитанного. Больше всего его сбивало с толку ощущение, что в последней части скрыто что-то страшное, почти пугающее. Агнон не оставил связующего звена между рассказом и романом. Михаэль знал, каким будет конец романа, но не мог объяснить, откуда он узнал это.

«Не понимаю, — думал он, перейдя в газетный зал, — каким образом это связано с Тирошем?»

Он отметил страницы для копирования.

В газетном зале Михаэль нашел литературное приложение, на страницах которого велась из месяца в месяц ожесточенная полемика между Тирошем и Ароновичем. Началом этой войны был академический спор о последней книге Амихая, там содержались открытые резкие нападки Ароновича на стиль комментирования Тироша и даже полное отмежевание от его поэзии, наряду, как ни странно, с ее положительной общей оценкой.

«Таким образом, — писал Аронович, — нет нужды в дополнительных аргументах для доказательства недостатков поэзии Тироша, важность которой, разумеется, не подлежит сомнению. Эти недостатки подрывают основы его творчества, и оно шатко „стоит на курьих ножках“, а если пользоваться образным языком самого Тироша — „на тающих снежных опорах“. В текстах Тироша нет органичной связи между отдельными частями произведения, нет пропорционального соответствия между его структурой и планом. Все это превращает поэзию Шауля Тироша в некий конгломерат, набор случайных, ни к чему не обязывающих подробностей, собранных из разных сфер жизни».

Михаэль увидел разницу между стилем письма Ароновича и тем талмудическим, начетническим стилем, который был свойствен его речи, и улыбнулся. Михаэль не мог не получить удовольствия от ответных статей Тироша. Снова он обратил внимание на его ядовитую холодную иронию и сарказм, прочел замечания, критикующие научные работы Ароновича за их тривиальность, и это тоже отметил для ксерокопирования.

Затем он перешел в научный зал, где его встретила приятная в обхождении женщина-библиотекарь с каштановыми волосами — она помнила его еще со студенческих лет. Библиотекарь любезно передала ему стопку заказанных книг — пришли все, и у него оказалось, таким образом, три экземпляра «Стихов для сыновей» Тироша и два — книги Тувье Шая «Комментарии к стихам Тироша». Он стал листать книги, обращая особое внимание на предисловия.

Тувье Шай перечислял заслуги Тироша, его особый вклад в ивритскую поэзию.

«Целое поколение поэтов, — писал Шай, — полагало себя принадлежащим к традиции, которую представлял Тирош». Затем Михаэль увидел посвящение: «Шаулю, если он сочтет это приемлемым».

Михаэль вдруг вспомнил о книге, которую Томас Стернз Эллиот послал Эзре Паунду с посвящением: «Эзре Паунду, если он того захочет». Вспомнил он и вопрос Майи, блеск в ее глазах, когда она спросила: «Ты не думаешь, что это замечательное посвящение?» Он так не думал. Он полагал, что Тувье своим посвящением унизил свое достоинство перед Тирошем. Это унижение пробуждало в Михаэле гнев и брезгливость к Тувье.

Он вышел из читального зала, уселся у окна с гигантским витражом Ардона, зажег сигарету, вытянул ноги и стряхнул пепел в единственную пепельницу, что была в вестибюле, игнорируя настырный взгляд незнакомого ему профессора, который, пройдя мимо, демонстративно указал на табличку «Не курить!».