Убийство на Рождество. Для убийства есть мотив

Эти строки всплыли в голове Мордекая Тремейна. Ему было ясно: нет, он не пал жертвой своей бурной фантазии. Не только он один заметил данный феномен. Это было ясно по лицам, которые Тремейн видел вокруг: белым и неподвижным в полутьме или желтоватым и застывшим под электрическим светом; лицам не только тех, кто смотрел на сцену из зала, но и самих актеров. Об этом свидетельствовали и вопросительные взгляды, какими обменивались присутствующие, и постепенно возникающее затишье, как перед бурей, в напряженной атмосфере зала.

Сандра Борн смотрела на сцену из-за кулис. Тремейн видел шапку ее волос, временами – блеск стекол очков в черепаховой оправе, когда она выглядывала из-за угла каких-то декораций. Стояла она слишком далеко, освещение было недостаточным, чтобы Тремейн мог определить, оправилась ли она после недавней бури эмоций, которую переживала, рассказывая днем свою историю. Однако он полагал, что Сандра Борн сделала все, чтобы скрыть следы потрясений, предшествовавших приходу на репетицию.

Судя по тому, что говорил Пол Расселл, у Тремейна создалось впечатление, что Сандра Борн взяла на себя львиную долю дел, связанных с постановкой «Для убийства есть мотив». Несмотря на то что никакую роль в пьесе она не играла, Тремейн догадался, что без ее усердия, терпения и тихой решимости эта затея не расцвела бы так пышно. Или же давно зачахла бы от всеобщего впадения в апатию.

– Преданная, старательная, маленькая Санди, – говорил Расселл, – всегда брала на себя больше работы, чем кто-либо, и справлялась с ней, поднимая меньше всех шума. – И добавил: – Ради всего святого, не говорите ей, что я так сказал, не то она разорвет меня в клочки! Сандра терпеть не может все, что хотя бы отдаленно напоминает рекламу.

Расселл заговорил о своем беспокойстве за Сандру. Убийство стало для нее колоссальным потрясением. Она была всецело поглощена Лидией. Их жизни казались почти неразрывно переплетенными. Правда, абсолютно всё не знали друг о друге даже они, как в случае с Джералдом Фаррантом, но в мелочах, интимных подробностях повседневной жизни соответствие было полным. Расселл тревожился за Сандру как врач, его беспокоило воздействие, оказанное на ее нервную систему резким прекращением близкой дружбы и доверительного общения, которое было неотъемлемой частью ее существования.

Да еще вопрос с Воэном. Сразу после потрясения, вызванного смертью Лидии, Сандра испытала сильный страх при мысли, что в случившемся виновен Мартин Воэн.

Что за тайная борьба творилась у нее в голове? В состоянии какой пытки сомнением и страхом она жила, пока не решилась явиться в «Страну роз», чтобы облегчить душу и рассказать всю правду, прибегнув к освященному веками средству исповеди? Пол Расселл мрачно покачал головой. Несомненно, Сандру безжалостно раздирали противоречивые мысли. Преданность Лидии, Мартину Воэну, яростное желание выяснить правду и отомстить убийце и при этом боязнь лишиться оставшихся друзей – вот какие чувства вели битву в ее душе.

Внезапные рыдания после того, как Сандра закончила рассказ, послужили чем-то вроде срыва предохранительного клапана. Они позволили выпустить бушующие в душе эмоции, вместо того чтобы загонять их еще глубже. Это принесло Сандре облегчение, избавило от нервного истощения – возможно, еще не скорого, но гораздо более пагубного.

Тремейн пытался угадать, о чем думает Сандра, стоя за кулисами и глядя на игру Мартина Воэна. Неужели и она мучается под грузом того же напряжения, который так явно отягощает всех остальных? Даже если Мартин не усугублял его сам манерой, в какой играл свою роль, в нем определенно было что-то обеспечившее ему сегодня всеобщее внимание. Подозрения распространились по Далмерингу. Они были очевидны, как если бы на грудь Воэну повесили плакат с пальцем, обличительным жестом указующим на него самого. В деревне нет секретов. Еще не прозвучало определенных заявлений, не были сформулированы конкретные обвинения, а этого рослого мужчину уже осудили.

Атмосфера в зале была напряженной, заряженной убежденностью в виновности одного из присутствующих. Только теперь Тремейн понял это. Он удивился, как не почувствовал этого раньше, – он, гордившийся своим умением улавливать и распознавать подобные нюансы.

Один лишь Воэн, казалось, ничего не замечал. Он продвигался по своей роли широкими шагами человека, который живет лишь для того, чем занят в данную минуту.

А потом – будто до этого момента в его разуме царил мрак, который вдруг рассеяли, открыв ставни, – Мордекай Тремейн осознал, что происходит. Он понял, почему сам воздух был пропитан этим ужасным, сковывающим, невысказанным обвинением. Сообразил, почему игра Воэна была настолько захватывающей и драматичной.