Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

А возле каждого дерева (немецкая точность то ли Генриха Михайловича, то ли Людвиги Карловны) торчит из земли палка, а к палке прибита дощечка, а на дощечке аккуратными буковками начертано, какой породы дерево, какого сорта, когда посажено, когда привито, да к тому же на двух языках: на немецком (для хозяев) и на русском (для Семена).

Дорожка под вишней ("Шпанка") резко свернула, и впереди, за ягодником (крыжовник, смородина красная, смородина черная, кизил) и за затененной лужей – прудиком, надо думать, – они увидели круглую беседку на возвышении.

Беседка выкрашена была розовым с золотом, и увита чахлым диким виноградом.

Прудик в тени огромного ореха, росшего за забором, на даче мадам Штранц, "зацвел", подернулся зеленью, и в воздухе пахло тиной. Комары зудели злобно даже сейчас, днем, и Феликс Францевич с Леонидом Борисовичем, раздавив одного-другого, ускорили шаги.

Госпожа Новикова сидела в раскладном деревянном кресле и обмахивалась надушенным платком.

Была госпожа Новикова очень смело декольтирована и немилосердно перетянута, так что излишки ее телес, выпирая над корсетом, не могло замаскировать даже искусно скроенное платье.

— Ах, господин Квасницкий, — заворковала она, поднимаясь с кресла и протягивая руку для поцелуя, — и с приятелем! Не могу передать, как рада я вас видеть! Такая жара, такая скука!

Леня чмокнул ручку, представил друга, расписывая его заслуги реальные и вымышленные, не забыл упомянуть и о подвигах Глюка в расследовании преступлений. Феликс Францевич поморщился, но спорить не стал.

Госпожа Новикова кивала, сеяла взгляды и улыбки, щурилась слегка – наверное, чтобы морщинки в углах глаз были не так видны.

И все ворковала, и все щебетала, и даже мурлыкала, жалуясь на жару, на скуку, на комаров, на ужасное происшествие, случившееся с милой, милой мадемуазель Мими, и на дороговизну, в которую трудно поверить, кружка молока – две копейки! фунт мяса – десять копеек!..

Перевести болтовню госпожи Новиковой в более рациональное русло никак не удавалось.

Глюк некоторое время слушал, кивая или вставляя сочувственные реплики, потом, стараясь действовать незаметно, встал и отошел, будто бы прогуляться по саду.

Выложенная лавовой плиткой дорожка привела его к калитке, за калиткой виднелся затопленный солнечным светом переулок: заборы дач на противоположной стороне, жухлая трава по обочинам пыльной немощеной тропинки, молодой человек потрепанного вида, слонявшийся взад-вперед и поглядывающий в сторону Цванцигеровой дачи. Репортер, должно быть.

От калитки дорожка поворачивала под прямым углом, и через несколько шагов Глюк обнаружил одноэтажный домик, прилепившийся к забору. Домик был обитаем: изнутри доносились голоса.

Глюк постоял недолго, прислушиваясь.

Мальчики, пасынки госпожи Новиковой, обсуждали убийство, и, кажется, склонялись к выводу, что убил мадемуазель кто-то с улицы.

Глюк отправился дальше.

Лавовая плитка закончилась, и по протоптанной в траве узкой тропинке Феликс Францевич вышел к фасаду дачи, клумбам с резедой, петуниями и каннами, и посыпанным песком дорожкам.

Ни живой души, кроме большого полосатого кота, развалившегося на ступеньках веранды, Глюк не увидел.

Он быстро поднялся по ступенькам и вошел внутрь дома.

Просторная, скудно, по-дачному, обставленная комната: круглый стол, плетеные стулья, рояль, дисгармонирующий с остальной обстановкой. На всех дверях кисейные занавески – от комаров.

Глюк выглянул на галерею, сейчас залитую солнцем: наверное, поэтому мальчики перебрались во флигель.

Лестница на второй этаж шла вдоль стены, начинаясь почти от веранды. У подножия лестницы была дверь в маленький коридорчик, из которого можно было попасть в туалет и ванную комнату (сидячая жестяная ванна, а рядом площадка для душа, с деревянной решеткой на полу, прикрывающей сток для воды), и в буфетную, узкую и длинную. В стену между дверями, в туалет и в душ была вделана раковина умывальника.

В буфетной имелся, разумеется, буфет, сейчас почти пустой, а посуда, грязная, составлена на длинный стол под окном, выходившим в огород. С краю стола лежала разделочная доска, на которой, видно, крошили зелень: остатки укропа и петрушки были и на доске, и на маленьком кухонном топорике – "секачке". Очень полезная вещь в домашнем хозяйстве такая секачка: с одной стороны лезвие, широкое и острое, им удобно рубить мясо или ту же зелень. А с другой, противоположной лезвию стороны – молоточек, чтобы отбивать им котлеты.

Глюк взял секачку в руку, прикинул: довольно тяжелая штука.

Из буфетной был выход наружу: крылечко и узкая низкая ступенька.

Глюк вышел – и тут же наткнулся на Жуковского со Згуриди: Прокуратура и Суд вели совместный поиск следов на огороде.

— А, это ты, — сказал Жуковский. — А мы с полицмейстером пришли, осмотреть место преступления. Михаил Дмитриевич с хозяйкой беседует. Ну что, нашел что-нибудь?

— Угу, — кивнул Глюк. — Орудие убийства.

Згуриди от неожиданности уронил пенсне.

— Слушай, Феликс, кончай свои шуточки, — произнес он недовольным тоном. — Это тебе не папочка под письменным прибором, это – убийство, и…