Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Зато язвительно, и с некоторым удовольствием даже сообщил, что полицией установлено наличие на грядке, на влажной земле, двух отпечатков ног, уничтоженных при помощи – не мотыги, лопаты, или грабель, нет! – палочкой кто-то эти отпечатки перековырял, и палочка эта, найденная тут же, уже приобщена к делу в качестве улики.

И удалился, бурча, и с огорода было слышно, как наорал полицмейстер на городового, поставленного у ворот дачи, чтобы не пускать туда посторонних – видно, отлучался городовой по какой своей надобности, когда пришли к госпоже Новиковой молодые люди.

Госпожа Новикова, кстати, появилась из глубины сада бледная, с заплаканными глазами, и лицо в красных пятнах. Видно было, что визит полиции был ей неприятен, и даже испугал.

Полицмейстер откланялся, засобирались и наши приятели восвояси, а госпожа Новикова задерживать их не стала, хотя прежде, до прихода полицмейстера, все уговаривала остаться на чай и на ужин, и с дочерьми своими познакомила, и порывалась познакомить с пасынками.

И дочери госпожи Новиковой, Полоцкие ("Нет, нет, не княжны, просто однофамилицы!"), Анна и Анастасия, и Новиковы, Серафима и Поликсена, молодых людей не интересовали, по их, дочерей этих, малолетству, что уж говорить о мальчиках! Анна, правда, казалась совсем уже взрослой барышней, хотя по документам (в деле об убийстве мадемуазель Рено, читанном Глюком в участке, возраст всех домашних был указан), так вот, по документам едва исполнилось четырнадцать. Взрослая, да, но какая-то индифферентная, что ли: руку для поцелуя подала, здороваясь, заученным движением, но даже на красавца Згуриди никак не отреагировала, и на бойкие Лени Квасницкого комплименты только вяло улыбнулась.

Зато очаровала (Глюка, во всяком случае) старуха Софья Матвеевна. Туалет ее, вполне модный и дорогой, не приличествовал ни возрасту Софьи Матвеевны, ни сезону, ни дачному образу жизни: кружева, и бархат, и лайковые перчатки до локтей; короткие рукава и декольте показывали слишком много дряблой и сморщенной кожи. В волосах, в ушах, на шее, на пальцах – бриллианты. Нет, совсем не приживалкой была эта старая дама! И вот что странно – обычно молодящиеся старухи выглядят смешно или жалко, эта же устрашала. И рост ее гренадерский, и бас; но особенно – ни с чем не сравнимая прямота разговора.

— В оперу я собралась нынче, — сообщила старуха, заметив несколько удивленный взгляд Глюка, брошенный им на бриллианты, — и с кавалером: Никита Иваныч за мною должен заехать. Лизавету звала, но она раскудахталась, де, грех – тело бедняжки Мими еще не предали земле… — Софья Матвеевна так похоже передразнила госпожу Новикову, что Феликс не смог сдержать улыбки. — А сама, кстати, не постится, скоромное по три раза на дню ест; а здесь сейчас итальянская труппа гастролирует, послезавтра отбывает – как пропустить? Я, может, помру скоро, так хоть напоследок музыку послушаю… А Матильда на меня не обидится, поймет – я ей при жизни была первый друг, я ей и после смерти другом останусь.

— А вы убийцу, злодея этого ищете? — спросила она, чуть понизив голос, после короткой паузы. — Найдите, найдите злодея, очень прошу вас, молодые люди! Если расходы какие-то потребуются, обращайтесь: я, хоть небогата, но кое-какие средства имею. Да и стекляшки эти с собой, на тот свет, не заберу. Красивы, шельмы! — она дотронулась старческими скрюченными артритом пальцами до длинной изящной грозди бриллиантов в своем ухе. — А ведь, говорят, уголь это – и только. Покойной моей племяннице внучатой назначались в наследство, Катюше. Да вот ее, юной совсем, сколько уж годов нет, а я, старуха, все живу…

— Ну, как я понимаю, Анна и Анастасия тоже ваши внучатые племянницы, — сказал Глюк.

— Эти-то? — старуха усмехнулась. — Да вроде бы так, но вы только гляньте на них – гусыни! А Катюша была лебедушка…

Софья Матвеевна примолкла, задумавшись – как видно, погрузилась в воспоминания.

Феликс Францевич, косясь на Квасницкого — тот, собираясь уже уходить, на прощание, завернул такой длинный и витиеватый комплимент, что выпутываться приходилось жестами и мимикой: помахиванием рук, прищелкиванием пальцев и причмокиванием сочных ярких губ, — так вот, Феликс Францевич осторожно кашлянул и сказал:

— Нам пора, пожалуй…

Полоцкая тоже взглянула на Квасницкого, усмехнулась.

— Порасспрашивать хотели? А порасспросúте — завтра, к примеру, я в городе буду. Давненько я свиданий молодым людям не назначала…

Разговор 4

— А полицмейстер-то, между прочим, госпожу Новикову подозревает, Елизавету Александровну, — многозначительно, вполголоса сказал Квасницкий, когда чугунные ворота с геральдическими когтистыми зверями выпустили друзей на пыльную и тенистую Длинную улицу. Обтрепанные личности, слонявшиеся поодаль, направились было к ним, но резко остановились, развернулись и разбрелись кто куда – должно быть, это были газетные репортеры, узнавшие в Квасницком конкурента: будет он давать им информацию, как же!