Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

4 и 5 — Захаров, Степан Захарович, коммерсант и маслозаводчик, с супругой Сусанной Восгеновной;

6 и 7 — Воробейчик, Михаил Петрович, бухгалтер кредитного общества "Север", с супругой Ираидой Дмитриевной;

8 — Воробейчик, Семен Петрович, делопроизводитель того же общества".

Если убийство совершил кто-то из гостей госпожи Новиковой, то причины могли быть только те, что обозначил Феликс Францевич литерами b и c. Даже, скорее всего, с – вряд ли кто из гостей был так глуп, чтобы в незнакомом доме разговаривать о каких-то страшных тайнах, или готовящихся преступлениях.

К тому же братьев Воробейчиков и особенно Ираиду Дмитриевну Глюк знал лично. Ида Воробейчик когда-то обучалась в танцклассе мадам Глюк, потом танцевала в оперетте, и даже имела сольные партии, потом уехала на гастроли – и вернулась уже замужней дамой. Михаил Петрович в те времена был человеком состоятельным, играл на бирже, имел собственную контору; потом разорился, и его старший брат Семен Петрович устроил брата в кредитное общество "Север", где служил делопроизводителем. Так что Воробейчики были одного с Глюками круга, и Екатерина Ивановна, устраивая раз в году прием на собственные именины, всегда приглашала бывшую ученицу с мужем и братом мужа (Воробейчики жили одним домом). Михаилу Петровичу было сейчас лет сорок, может быть, с маленьким хвостиком, Семен Петрович года на два старше. Отец их держал лавку на Раскидайловской улице, родились они оба здесь, здесь и выросли. Так что, пожалуй, можно было бы этих троих из списка вычеркнуть. Но, поразмыслив, Феликс Францевич их все же оставил: как известно, чужая душа – потемки.

Вот такую вот бумагу составил Феликс Францевич Глюк. Не судите его слишком строго – детективной литературы как таковой тогда еще не существовало, Эркюль Пуаро служил пока что в бельгийской полиции и не обзавелся еще биографом Гастингсом, Ниро Вульф еще не выбрался из Черногории, не поселился в нью-йоркском особняке на Западной Тридцать пятой улице, а лорд Питер Уимси учился пока в младших классах Итона (или Харроу, точно не упомню). Фандорин, Эраст Петрович, правда, уже не только развернул, но даже и сворачивал свою деятельность, но о нем в те времена еще не писали, даже и в газетах. Так что учиться Феликсу Францевичу было не у кого, приходилось все самому, все самому… Вот и надумал Феликс Францевич составить список, пусть даже и получилось это у него несколько по-дилетантски. Но все же – здорово он придумал. А удобно как: просмотрел список, отсеял тех, кто явно не причем, сосредоточил внимание на явных подозреваемых; при получении новых фактов дописал в нужную строчку или на полях…

Другое дело, что прав был Жора Жуковский: составлением списка должна бы была заняться полиция. Выяснить прошлое всех фигурантов данного преступления, возможные точки соприкосновения с жертвой, вероятные мотивы; расписать – где кто когда находился, имел ли возможность совершить злодеяние и так далее.

Но правы были и Ленчик Квасницкий, и Дима Згуриди. Тогдашний уголовный сыск туго переходил на современные методы расследования, по старинке доверяли полицейские больше всего личным свидетельством и признанию подозреваемых; да и некому было в полиции заниматься кропотливым и трудоемким поиском улик и выяснению обстоятельств. В столицах, в губернских центрах – еще куда ни шло; а в пригороде, пусть даже и губернского города? А в уездах, в сельской местности? Ведь смотрите – третья, можно сказать, столица, а бумаги от руки, по старинке перебеливают, письмоводителя держат, хотя давно уже в природе существуют "Ремингтоны" и "Ундервуды", да и по штату не письмоводитель участку положен, а машинист пишущей машины. И телефон в участок до сих пор не провели, хотя трижды уже на то деньги выделялись, но куда-то по дороге исчезали. Совершенно мистическим образом.

А еще и налетчики, наши доморощенные мафиози (хоть слово это не вошло тогда еще в широкое употребление, само явление имело место быть – попробуйте опровергнуть!) мешали. И установка сверху на особое внимание к политическим преступлениям. Если бы на той же Цванцигеровской даче поселились подозрительные личности (молодые люди с горящими глазами, в потрепанной одежде), да еще бы пели запрещенные песни – тут бы, конечно, полиция подсуетилась бы, зашевелилась бы. А так…

Так что прав был и Феликс Глюк, составляя свой список, углубляясь в расследование: по большому счету, углубляться в расследование было и некому. А Глюка зацепила загадка, казавшаяся неразрешимой: вон сколько народу можно подозревать! Раз, два, три… не дюжина, а целых две дюжины; преступник, должно быть, на то и рассчитывал – затеряться в этой толпе. Или ни на что не рассчитывал, а преступление совершил спонтанно, как говорят, в аффектации, и теперь затаился в надежде, что за лесом одного деревца и не увидят.