Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

В жаркий полуденный час бульвар был пустынен и тих. Утренние гуляющие: няни, бонны и фребелички* и их питомцы и питомицы; старики и старухи не без средств, но и не настолько обеспеченные, чтобы выезжать в летнее время на дачи (надежда века, едва успевшего наступить и осколки века, уже минувшего) — уже разошлись по домам, пить молочко и кушать котлетки. Гуляющие вечерние: чиновники в высоких чинах с дородными супругами, офицеры с милыми барышнями из хороших семейств, негоцианты, задержанные в городе коммерческими надобностями, — занимались еще своими дневными делами или (прекрасная половина) готовились к вечернему променаду. Так что Глюк на бульваре пребывал почти что в одиночестве: городовой на углу да двое заболтавшихся старичков на соседней скамейке, опаздывающих к своим котлеткам, не в счет.

Глюк, облокотившийся на спинку скамейки, со сдвинутой на затылок шляпой, с выражением легкой скуки на лице, являл собою зрелище, не вполне для бульвара в это время суток обычное. Поэтому, наверное, городовой, поглядывающий на него с подозрением, снялся со своего места и двинулся в направлении скамейки, занятой Феликсом Францевичем. Скорее всего, он принял Глюка за одного из мальчиков Васи Шмаровоза, высматривающего возможную жертву. Местные налетчики переняли манеру одеваться у своего предводителя, и модный в их среде прикид в точности повторял одежду элегантного молодого человека того времени, каковым был и Феликс Францевич: светлые брюки, белый полотняный или пикейный пиджачок, светлая рубашка, темный узенький галстук, и конечно же, тросточка, и соломенная шляпа – канотье, и тонкие усики, и набриолиненый пробор.

Полиция, раздраженная вчерашней Васиной выходкой, бдила и блюла, и поэтому Глюк решил встречи с городовым избежать. Документов с собой у него не было – да кто в те времена таскал повсюду удостоверение личности? Кроме, может быть, мошенников. Ну, и приезжих. Еще потащит в участок, пока то да се, пока разберутся – времени уйдет много; да и вовсе Глюку не хотелось быть задержанным по подозрению, все равно в чем. И на службе могут случиться неприятности, и не только у него, Глюка, но и у Безобразного, Кузьмы Иннокентьевича, что уж точно никому не нужно. Да и полицмейстер, Михаил Дмитрич, расстроится и раздражится – не нравится полицмейстеру, когда всякие посторонние (вроде Глюка с Квасницким) суют нос не в свое дело.

Так что Феликс Францевич со скамеечки встал и двинулся в направлении от городового, не торопясь излишне, но и не слишком медленно. Чересчур спешить, конечно, было бы глупо – еще засвистит в спину. Глюку никогда еще городовые вслед не свистели, и испытывать это новое для себя ощущение он не торопился.

Заслышав за спиной пыхтение городового, Глюк прибавил шагу. Городовой тоже – расстояние сокращалось; Глюк уже почти бежал, но пыхтение городового все приближалось. Феликс Францевич почти что решил уже перейти на бег, но передумал, резко остановился и развернулся. Однако городовой, против ожидания, не требовал предъявления документов и не вопрошал грозно: "А кто ты такой, и что ты тут делаешь?" — нет, напротив, откозыряв, задал вежливый вопрос:

— Звиняйте, це вы господин Глик будете?

— Глюк, — поправил Феликс Францевич, слегка заинтригованный.

— Тут цидулку вам передали, от одной барыни. Из номеров хлопчик доставил. Очень звиняйте, — городовой протянул Глюку записку, еще раз откозырял и вернулся на свой пост.

"Цидулка", то есть записка, была сложенным вдвое листком почтовой бумаги со штампом "Hotel Londonskaya" в верхнем углу. На одной из внешних сторон крупным почерком было написано: "Господину Глику, который в полдень должен быть возле памятника Герцогу". А вот содержимое записки для Глюка осталось тайной. Может быть, если бы Глюк владел французским, как француз, он и смог бы разобраться в этих каракульках, начертанных дрожащей рукой. Но французский Феликс Францевич знал в пределах гимназического курса (с отметкой "удовлетворительно"). Так что единственное, понятое им, оказалось слово "monsieur" и число "14".

Однако гостиница " Londonskaya" находилась тут же, на бульваре.

Глюк вошел в прохладный вестибюль, поднялся на второй этаж, нашел дверь четырнадцатого номера, постучался.

Ах, как хорошо, что Феликс Францевич не читал детективов! Ни единой дурной мысли не пришло в его голову: ни о том, что его ждет засада, и его сейчас будут бить, ни о том, что это – ловушка, подстроенная злоумышленниками, и некая авантюристка будет соблазнять его с тем, чтобы гостиничная прислуга застала их вдвоем при компрометирующих обстоятельствах, ни о том, что сейчас он наткнется на труп Софьи Матвеевны Полоцкой, и попытается вытащить торчащий в сердце трупа нож – и в этот момент в номер ворвется полиция…

Так что стучался в дверь он совершенно бесстрашно.

Дверь отворила абсолютно ему незнакомая женщина в платье сестры милосердия. Глюк не успел произнести заготовленную фразу, как милосердная сестра спросила его:

— Вы мосье Глик?

— Глюк, — поправил Феликс Францевич.