Убийство на Знаменской

— Как же не замечала, ещё как замечала! Иной раз люди как люди, а когда — словно бы даже не в себе. Причём оба. Ну, чистые дуроломы! То бранятся, да так, что к двери подойти страшно, с воплями, с рыданиями — страсть, одним словом! То тишь да гладь… Иной раз дюже послушать хочется, об чём сыр-бор у них, да даже боязно как-то. Но иногда, когда мебель протираю, отдельные слова слышу, что-то про «муку невыразимую» и про то, что «жить так невозможно», — женщина вздохнула и с детской непосредственностью поинтересовалась:

— А что, революцинеры какие-то, бомбисты?

— Ну что вы, храни нас пуще всех печалей, скажете тоже…!

Женщина, видимо, обрадованная появлением благодарного слушателя, между тем продолжала рассказывать:

— И вот когда оне ругаются, по голосу слышно, что муж в эти минуты точно бешеный. Причём он как бы всё время нападает, а она — Мария, значит — всё больше как бы извиняется и плачет. А то вдруг тоже взвизгивает и давай на него яриться. И главное, швырять в него начинает всё подряд. Я потом захожу и мебель поправляю: банкеточки там, стулья по местам, все разбросано, иной раз даже коврики на полу сбиты. Ну, чистое светопреставление. А потом, р-р-раз — и всё тихо сделается. Покидали мебель друг в друга и как голуби воркуют. Ещё оне-с очень любят семейные вечера устраивать — с шампанским, с цветами, при свечах. Я потом оплывший воск с паркета да мебели отшкрябываю. А винные бутылки из-под кровати шваброй выкатываю, чисто бильярд. И вроде на несколько дней мир и покой. Иной раз и неделю продержатся. Гулять пойдут в воскресенье в Таврический парк, он её под ручку ведет, незабудки ей на корсаж у цветочницы купит — посмотреть со стороны — так просто загляденье, а не пара. Уж можно подумать! А потом опять всё сызнова: банкетки летают, стулья падают, сопли, слёзы. Я однажды впёрлась не вовремя, не знала, что он уже дома и что у них опять, значит, разборки-у-Федорки. Захожу с ведром в комнату — а он в ярости, аж в белом калении, щёки красные, прямо горят, а глаза — одни бельма, губы трясутся, слюна на губах… Мне аж не по себе стало, думаю, либо сам сейчас о земь грохнется, либо меня прибьёт.

— Интересно. А что же жёнушка? — полюбопытствовал Шумилов; рассказ горничной на самом деле показался ему необыкновенно содержательным.

— А она вся в слезах и… платочек батистовый кусает… вы не поверите, буквально ест его. Я потом этот платочек нашла — он до дыр был погрызан, его выкинуть пришлось. Представляете? Он как меня увидел — я думала, порвёт на части. Аки пёс бешеный на цепи! Уж и не помню, как вымелась оттуда. Последние дней десять у них сплошные истерики. Она целыми днями дома лежит в постели, даже прибрать себя не хочет, ходит в халате нечёсаная, шторы на окнах мне не разрешает открывать. Супруг её, хозяин, значит, мне велит — «Степанида, открой!». А она — «закрой!». Она словно каша-размазня, он же — как раз наоборот, все эти дни просто как масляный блин светится. С работы приходит — довольный, я вот в окошко вижу почти каждый день то цветы тащит, то шампанского, то фруктов…

— Послушай, Степанида, и из-за чего у них весь сыр-бор? Она, может, любовника имеет, а муж ревнует?

— Какое там, любовника! Целыми днями сиднем сидит, его со службы дожидаючись. Родных у неё нет. По крайней мере, в Питере. Есть где-то в Луге сестрица, но в Петербурге — точно никого.

— А что же тогда они делят?

— Бес их знает. Дуроплясы какие-то, сумасшедшие. Правда, летом как-то потише стало, замирение у них вышло долгое, она даже повеселела как будто. Да и он ходил довольный, всё песенки насвистывал. А теперь совсем плохо стало. Думаю я, придётся уходить от них, от греха подальше. Уж больно душу рвёт наблюдать всё это. Неровён час, поубивают друг друга, так меня же потом затаскают.

— Это уж точно, затаскают, — согласился Шумилов.

Вытащив серебряный рубль, он протянул его женщине:

— Спасибо, Степанида, ты мне много важного рассказала.

Выйдя во двор, Алексей дал рубль и дворнику, строго сказав:

— Ты, братец, никому не рассказывай о том, что я у тебя спрашивал. Потому как действительный тайный советник генерал Ламарк — человек государственный, вопросы решает нешуточные, к самому Государю на доклады допущен. А таковые персоны вокруг себя шума не терпят и интереса сторонних людей не любят. Понял меня?

— Так точно, ваше благородие! — дворник снова встал по стойке «смирно». — Спасибо за доверие, готов служить…

— Вольно, вольно! — Шумилов похлопал его по плечу. — Вот что, братец, а скажи-ка мне, цветочный магазин у вас есть по соседству?

— Да, есть. Через квартал к Неве.

— Что ж, братец, молодец, спасибо и за толковый рассказ, и за помощь, — поблагодарил дворника Шумилов. — Обязательно похвалю тебя перед управляющим.