Убийство по подсказке

Он встал и пошел следом за Базилем по направлению к двери, ведущей в гостиную.

– Ты тоже уходишь?! – воскликнула Ванда.

– Да, я просто зашел по дороге на несколько минут, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь, – ответил Леонард. – Можешь быть уверена, я оставляю твой дом с чистой совестью.

Ванда вошла в гостиную вместе с ними. Взгляд Базиля скользнул по длинной, с выкрашенными в бледную краску стенами комнате, по бархатному ковру и гардинам на окнах, выдержанным в легких серых полутонах. Это была комната женщины, отнюдь не презирающей роскошь и уют. Базиль заметил изящную клетку для птиц, свисающую с дугообразной подставки. Как сама клетка, так и подставка были сделаны из дерева, покрашенного в серый цвет, с рельефно выточенными на них маленькими фигурками птичек, раскрашенными всевозможными яркими красками. Внутри, за деревянной решеткой, на двух жердочках си-Дели, тесно прижавшись друг к другу, две маленькие зеленые птички, похожие на попугайчиков, а их клювики постоянно соприкасались, имитируя поцелуй.

Когда он подошел поближе к клетке, птицы не шелохнулись, даже не повернули в его сторону головки. С удивлением он вдруг понял, что это – мертвые, искусно сделанные птички.

– Вы любите птиц? – поинтересовался Базиль.

– Это были мои любимцы, когда жили здесь, в этой клетке. Когда они умерли, я решила сохранить их в таком виде

Базиль когда-то знавал одну женщину, которая сделала то же самое со своей любимой лошадью, но сама идея его как-то неприятно поразила.

– Этот зеленый попугайчик несколько выпадает по цвету из общих тонов комнаты, – сказал он, бросая взгляд на лимонно-желтые шторы. – А почему… не канарейка?

Ванда всплеснула руками, схватила себя за горло, как будто у нее внезапно перехватило дыхание.

– Потому… что я ненавижу канареек!

Ее голос заметно дрожал.

– Это отвратительные, ободранные существа с розоватыми ощипанными лапками, бр!

Базиль с Леонардом прошли через дверь освещенной солнцем комнаты, окнами обращенной на реку, в темный холл, в котором не было окон. Минуя первый поворот по вьющейся лестнице, они оглянулись. Ванда все еще стояла в дверях, наблюдая за ними, опершись одной рукой о проем, другая рука ее все еще сжимала горло. Высокая хрупкая фигура Ванды отлично вырисовывалась на фоне темной комнаты, и можно было свободно принять ее за двадцатилетнюю девушку. Сумерки затемненного холла упали тенями на ее лицо, скрывая ее истинный возраст. Ее поза была настороженной и подчеркнуто выразительной.

Леонард повернулся к Базилю. Базиль ожидал от него в эту минуту какого-то выражения сочувствия бедной Ванде. Но Леонард только сказал:

– Как удался ей этот замечательный жест, когда она сжимала двумя руками горло. Нужно его запомнить. Вдруг придется сыграть какую-нибудь роль, требующую выражения именно таких эмоций. Я непременно его использую.

– Ну а что, по-вашему, выражает этот жест? – спросил Базиль.

Казалось, на какое-то мгновение этот вопрос озадачил Леонарда. Но он тут же спохватился и ответил:

– Как что? Страх, конечно.

Они спустились в холл нижнего этажа. Служанка-мулатка принесла шляпы и открыла перед ними двери.

– Превосходный домик, – ворковал Леонард, когда они спускались по ступенькам крыльца. – Мне кажется маленький домик обладает неизъяснимой прелестью, особенно если он находится в огромном городе, – весь в роскошном убранстве, продуманном до последней детали, но все просто в крошечном масштабе! И в таком гнездышке обязательно должна суетиться очаровательная женщина, подобно бриллианту в плюшевой коробке!

– Конечно, дом замечательный, – согласился Базиль. – Но его владелица явно не принадлежит к людям, которые обладают мировоззрением простого бюргера.

Громкий хриплый смех Леонарда просто прогремел на Бикмен Плейс.

– Вас, доктор, не должно смущать хвастовство наоборот, столь свойственное Ванде.

– Хвастовство наоборот?

– Да, как же еще назвать это? Разве вы не заметили, как она набирала очки в свою пользу, хотя якобы все осуждала и отрицала? Соболь не норка, два дома в Нью-Йорке, вилла во Флориде, огромный рой домашней прислуги и т. д. Разве могла бы она рассказать вам больше, если бы она действительно все выставляла напоказ, а не осуждала? Теперь вы отлично видите: роскошь – это и есть смысл всей жизни Ванды. Много лет тому назад, еще будучи ребенком, ей пришлось немало пострадать из-за отсутствия комфорта и даже просто всего необходимого, и она до сих пор старается преодолеть в себе противный озноб, охватывающий ее при воспоминании о прежней своей бедности. Когда она впервые приехала в Нью-Йорк зеленой, неопытной девушкой из какого-то фабричного городка, она очень скоро научилась совершенно открыто восхищаться всем тем, что блестит.

– Как долго вы ее знали?

– С тех пор, как она поступила в одну из трупп Сэма Мильхау.

Это воспоминание вызвало у Леонарда мягкую, почти сентиментальную улыбку.