Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Озаву и Стюарта он не убил, по его словам, потому, что слишком много тогда выпил, и это затуманивало его рассудок. Что же касается Ноббса и Стоттора, эти попытки убийства были прерваны «по причинам, связанным с выживанием, и ничего общего не имели с сочувствием к жертвам». В случае Ноббса он якобы внезапно осознал, пока душил его, что тот дважды за вечер звонил своей матери, а значит, его будут искать. Со Стоттором же он принял практичное решение не завершать убийство: у него просто не хватало места для лишнего трупа! Кроме того, их могли видеть вместе в пабе «Блэк Кэп». Кевина Сильвестера, которого Нильсен однажды спас (после чего, как читатели помнят, Нильсен испытывал искреннюю радость), он пощадил лишь потому, что нашел его без сознания на улице, а значит, здесь пропадал элемент «преследования». Формула должна быть верной, считал он. (Тогда почему убил Малькольма Барлоу, за которым тоже не было необходимости охотиться, поскольку он дважды приходил к Нильсену сам?) Нильсен здесь называет еще двоих, кого он «очень хотел убить», но не сделал этого из-за неподходящих условий или из-за риска попасться. Еще неопределенное число людей обязаны были своей жизнью тому факту, что под половицами на Мелроуз-авеню и так хранилось слишком много тел, а Нильсен не мог позволить себе быть замеченным за разжиганием костров регулярно, чтобы не вызвать подозрений. Другие два предложения, проскользнувшие почти как интермедия в этом «последнем» признании, помогают увидеть другой подтекст. «Решение убить всегда принималось мной лишь за считаные моменты до его выполнения или попытки выполнить, – пишет он. – Я хотел остановиться, но не мог. У меня нет другого способа почувствовать азарт или счастье».

Очевидно, в этом заявлении кое-что не сходится, отчего трудно принять его за истину во всех деталях. Например, Нильсен прекрасно знал, что Пол Ноббс является студентом университета, что у него есть домашний адрес в Лондоне и что его пропажу непременно заметят – тот рассказал ему об этом еще во время обеденного перерыва, когда они встретились. Невозможно и представить, что он вспомнил об этом только в момент убийства девять часов спустя. Потенциальная проблема избавления от тела на чердаке Крэнли-Гарденс со Стоттором не остановила его от убийства другого человека там же всего месяцем ранее (в марте 1982-го) и не остановила его от убийства еще двоих до его ареста. А риск попасться в случае Кеннета Окендена был еще выше (существовала высокая вероятность, что их вдвоем видели днем вместе в пабе, где они пили на протяжении двух часов, а потом и в магазине, где они закупались едой на вечер). И все же Кеннет Окенден умер – внезапно и без всяких размышлений о риске со стороны Нильсена. Риск был высок и с Барлоу, поскольку Нильсена могли бы отследить через больничные записи. Нильсен утверждает, что получал от риска удовольствие. Но поскольку суд над ним уже завершился, он вполне может преувеличивать роль своей свободы воли, будто бы в попытке утешить уязвленную гордость и в детском желании продемонстрировать, что он способен на высококлассный обман. Кроме того, могу предположить, что поиск ответов сильно его измотал.

Это не значит, что центральную суть его признания – что он убивал ради удовольствия – следует отмести в сторону. Однако неправильно будет на этом закончить. Степень контроля Нильсеном своих действий требует дальнейшего внимания, и он сам явно не способен измерить эту степень адекватно. Более того: сказать «убийца наслаждался убийством» – явная тавтология. В этой идее нет никакого ответа, только перефразирование вопроса, и принять ее – значит пойти самым легким путем.

Даже прочитав все его записи и почти приветствуя вывод, к которому они ведут, нельзя порой не испытывать потрясения от тех невольных открытий, которые временно поднимают Нильсена из невообразимых глубин чудовищности и возвращают его туда, где он несколько больше похож на человека. «Я снял это бремя со своей души и ничего больше не скрываю, – пишет он. – Я был откровенен настолько, что временами, должно быть, читатель испытывал ужас». И опять-таки: «Я не чувствую себя нормальным человеком, когда пишу эти заметки о своих деяниях. Я чувствую себя грязным».

Так почему же убийца с якобы черной насквозь душой сперва выражает страх, что читателя могут оскорбить его откровения, а затем смотрит на себя с презрением, как будто это его они оскорбили? Эти слова не могут принадлежать человеку, лишенному совести. Понятие морали, даже подавленное напрочь, все еще временами подает голос, пусть и весьма робко. Настоящий психопат, невосприимчивый к концепции морали в принципе, не стал бы приносить подобные извинения своим чувствительным читателям. Так что последнее заявление Нильсена только ставит перед нами еще больше вопросов.