Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Социальная жизнь 242-й эскадрильи в основном крутилась в клубе Мэйбери: там солдаты и их жены общались с местными жителями, расцветали романы. В этом отдаленном уголке мира, где люди все еще оставляли открытыми двери домов и не запирали машины, царила атмосфера незамысловатого дружелюбия. Солдаты по очереди работали в баре. Вечер обычно начинался довольно прилично: люди приходили в своих лучших нарядах и мирно общались, но очень скоро алкоголь и музыка срывали все тормоза, и к концу вечера Мэйбери сотрясался от песен и деревенских танцев. Вечеринка никогда не скатывалась в массовую пьяную драку, поскольку это оскорбило бы миролюбивую натуру и вежливые манеры шетландцев и только унизила бы самих агрессоров. Полковник Нильсен частенько участвовал в танцах в Мэйбери: «Обычно я пил много бренди с колой и меня вытаскивали из моего одинокого угла в середину танцпола. Деревенские танцы давались мне неплохо, и в клубе царило веселье, пока снаружи была непогода и громко завывал ветер».

Однако веселился он, похоже, не совсем искренне, если судить по стихотворению, написанному им в то время:

Все дальше и дальше я удаляюсь
От Мэйбери, где пир горой,
И с грустью
Ночью
Я размышляю
За железной своей стеной.

Красота окружающего ландшафта побудила Денниса заняться хобби, над которым он уже давно раздумывал. Еще с 1969 года его будоражила идея создания видеофильмов, и он регулярно включал проектор во время вечернего отдыха солдат. С благословления начальства он прошел курс режиссера в Биконсфилде, и, когда вернулся на Шетландские острова, у него уже имелось подходящее оборудование, чтобы заснять на камеру землю и морские пейзажи, которые видел во время своих одиноких прогулок в свободное время. Обитатели Шетландских островов гордились своим скандинавским наследием и ежегодно проводили Фестиваль викингов – пышный праздник с сотнями зажженных факелов. Этот фестиваль как раз пришелся на время приезда Нильсена, и он предположил, что его норвежская кровь поможет ему подружиться с этими милыми людьми. Девственная природная красота и чувство необычайного родства с этим местом вызывали у него сильные эмоции, подоплеку которых он сам едва ли понимал:

На Шетландских островах я нашел великую красоту, грусть и поэзию. Дикую пустошь, практически не тронутую человеком и цивилизацией… Я чувствовал себя единым с небом, богами и всеми людьми на земле. В тот краткий миг моей жизни я и в самом деле ощущал свои корни, и меня грело единство с прошлым, настоящим и будущим… Чувство это было столь сильное, что как-то раз я встал на колени, взял горсть влажной земли и размазал ее по своему лицу. Не из этой ли земли я родился? Она была холодной, твердой и успокаивающе-приятной. Я испытал странное щекочущее ощущение: будто я наконец-то оказался дома.

Это воспоминание тревожно по целому ряду причин. Во-первых, называть землю, которую ты втираешь себе в лицо, «холодной, твердой и приятной» – это довольно необычный выбор слов, поскольку холодное и твердое вряд ли будет приятным на ощупь, если только вы не решили заранее, что тепло и мягкость – это для других людей, а холод и твердость куда больше подходят вашей израненной натуре. Кроме того, ощущение «пребывания дома», похоже, было вызвано не столько пейзажем, сколько холодной землей. Был ли этот акт поклонения земле проявлением его скрытой убежденности в том, что смерть – это возвращение домой, возвращение к природе и трансцедентальной реальности, для которой смертная жизнь – не более чем иллюзорная временная остановка в пути? Те же мрачные фантазии были у него еще в детстве, во Фрейзербурге, когда он представлял себя тонущим, поглощенным силой стихии и унесенным к ее истоку с другими мертвецами. Для человека, не скрывавшего своего недоверия ко всем официальным религиям, это довольно странные метафизические измышления. Его скептицизм к этому моменту уже успешно задавил все зачатки религиозности, и Деннис с презрением смотрел на церковь и ее деяния. Но в глубине души у него все еще бурлила примитивная религиозность, которую он отказывался признавать и которая была довольно тревожна по своей сути. Для Денниса Нильсена Бог начинал выглядеть как непостижимый цикл смерти и жизни, цикл, в который уже вступил давным-давно его дедушка, оставив его самого ждать на берегу.