Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Напряжение в паре все росло, пока не стало очевидно, что этим отношениям пора положить конец. Летом 1977–го Нильсен в приступе гнева велел Галликану убираться, и тот собрал вещи и ушел в поисках нового опекуна. Сам Галликан утверждает, что ушел спонтанно, сам по себе, что явно оскорбило бы Нильсена до глубины души, поскольку он считал Галликана ниже себя в интеллектуальном плане и зависимым от него в плане социальном. Быть «оставленным» таким человеком стало бы для него величайшим оскорблением. В любом случае единственная попытка Нильсена создать отношения провалилась, и это убедило его, что он, возможно, просто не создан для совместной жизни. Поэтому всю свою привязанность он выплескивал на Блип, всю свою похоть – на анонимные ночные знакомства в пабах, всю свою жалость к себе заливал выпивкой, а всю свою бурную энергию посвящал работе. Работа стала его одержимостью, заменой всему в его пустой жизни, и поскольку он, похоже, не умел показывать свою заботу людям так, чтобы они могли ее заметить и принять, он решил заботиться о расплывчатом всеобщем благе человечества.

Нильсен утверждает, что оказался втянутым в профсоюзную политику случайно, «из-за стыда и смущения моих коллег, которые держали все механизмы демократии в своих руках, но оставались к ним безразличны». На ежегодном общем собрании филиала профсоюза на Денмарк-стрит никто не соглашался на должность организатора, так что Нильсен вызвался добровольцем. Им двигало сильное чувство долга, так что он быстро увлекся своей задачей и вскоре подвинулся до председателя.

Работая в кадровом агентстве отельного и ресторанного бизнеса, нетрудно начать возмущаться откровенной эксплуатацией работников кухни и официантов и в ресторанах, и в отелях. Таким работникам, как известно, платят ужасающе мало, и лишь некоторые владельцы заведений могут устоять перед искушением нанимать иностранцев, у многих из которых нет официального разрешения на работу и которые согласны работать много часов подряд за жалкие гроши, лишь бы их не депортировали. Другими словами, в подразделение на Денмарк-стрит регулярно приходили одни из самых низкооплачиваемых работников во всем Лондоне, и их положение не могло не волновать Нильсена, который и так считал, что хуже всего в обществе обращаются со слабыми и угнетенными. Его энтузиазм, как и антиправительственные значки, которые он иногда носил, ничуть не прибавлял Нильсену очков в глазах начальства, и хотя он старался придерживаться «полной свободы судить о каждом случае в согласии с фактами, совестью и опытом», нельзя было не заметить, что его «совесть» неизменно решала дела в пользу работников.

Нильсен активно участвовал во многих активностях в конце 1970-х, что значительно снизило его шансы на повышение. Его постоянное присутствие на акциях протеста считалось постыдным для руководства, его призыв к оружию казался оскорбительным для тех, кто выбирал более осторожный подход, включая многих других членов профсоюза. Он был слишком увлечен, слишком импульсивен, слишком яростен; коллеги часто гадали о том, какие глубокие внутренние проблемы подкармливали его маниакальную страсть к борьбе.

Первым эту сторону Нильсена пробудил конфликт в заведении «Гарнерс Стейк-хаус» в 1977-м, вызванный бесцеремонным пренебрежением по отношению к чернокожим и иностранным работникам. Его сфотографировали среди пикетчиков, и какая-то женщина обрушилась на него с руганью, сказав, что пара лет в армии пошла бы ему на пользу. «Кэпитал-Радио» связалось с ним для интервью (слухи о его яростных тирадах уже успели распространиться), и он договорился участвовать в передаче с Джейн Уолмслей. Но тут вмешалось руководство, запретив раскрывать его личность: разрешать своим сотрудникам публично высказываться в пользу рабочих шло вразрез с политикой Комиссии по трудоустройству. Однако влияние Нильсена было столь велико, что на Денмарк-стрит отказывались заполнять вакансии для «Гарнерс Стейк-хаус», пока конфликт не разрешится, что произошло лишь несколько месяцев спустя, хоть и не в пользу уволенных работников. Нильсен считал, что во всем виновато человеческое равнодушие: слишком многие готовы были бороться только за собственное благо, но не за чужое.

В сентябре 1978-го Нильсен подал заявку на поступление в Школу председателей в Университете Суррей, и его приняли. Это было хорошее время: он общался с высокопоставленными членами профсоюза (Кейт Лосинка, Пенни Джадж, Лен Левер) и наслаждался свободой выражать свои спорные взгляды, зная, что к ним прислушаются (здесь-то уж никто не закрывался от него во время разговора газетой!). Укоренившиеся на верхних ступеньках иерархии члены профсоюза нравились Нильсену куда меньше, чем радикально настроенная революционная молодежь, собиравшаяся в Гилфорде. Нильсену было почти тридцати три, но из-за армии его зрелость наступила позже, так что теперь он испытывал тот прилив бескомпромиссного идеализма, который обычно испытывают лет в двадцать. Он нашел свое место, он знал, что должен делать, он остался с молодежью и презирал умеренных «стариков».