Еще до того, как его перевели в Кентиш-таун, коллеги замечали, что Нильсен работал так усердно, будто не позволял себе ни минуты свободного времени. Он был всегда скрупулезен и эффективен. Если ему требовалось взять отпуск, он занимался работой в закусочной «Дайнас-дайнер» на Энделл-стрит, помогая на кухне. Или мог появиться в свой выходной в офисе с собакой. Он как будто не мог
Когда он уходил с работы домой на Мелроуз-авеню, его мир менялся. Во-первых, требовалось ухаживать за собакой. Как минимум два раза в день он брал ее на прогулку по Мелроуз-авеню с ее низкими подстриженными деревьями, едва закрывающими небо, и по парку Глэдстоун, разговаривая о мелочах с другими владельцами собак, вышедшими на такие же прогулки. Иногда вместо этого он ходил взглянуть на манящие просторы Хэмпстед-Хит. Вернувшись с прогулки, он наливал себе стаканчик чего-нибудь крепкого и долго смотрел телевизор, лежа на полу; у открытых окон, выходящих в сад, на ветру вздымались и опадали красные занавески. В его вечерних развлечениях также немалую роль играла стереосистема: он часами слушал в наушниках Элгара, Малера, Бриттена, Грига, Чайковского, Сибелиуса или какую-нибудь утонченную поп-музыку (Рик Уэйкман, Майк Олдфилд и странно гипнотическая песня «О, Супермен»). Когда погода позволяла, он проводил много времени в саду, выпалывая сорняки и поправляя заборы.
К нему приходили гости и любовники. Две раздельные кровати он соединил в одну большую, почти под потолком, где посетители или знакомые падали без сил после слишком большого количества рома, иногда, вероятно, с недолгой сексуальной активностью ранним утром. Единственным гостем, не являвшимся его любовником, но уже и не считавшимся для него «просто знакомым», был Мартин Хантер-Крэг, который периодически звонил ему с интервалом раз в несколько лет и представлял собой одного из немногочисленных его друзей, не отдалившихся за все эти годы. Нильсен доверял ему, и его агрессивный и самоуверенный характер смягчался в его присутствии – словоохотливость и напыщенность сходили на нет. Другим приятелем, который оставался на связи по переписке, был Алан Нокс из Абердина – он ночевал у Нильсена каждый раз, когда бывал в Лондоне.
В последний раз Нильсен попытался построить долгосрочные отношения со Стивеном Мартином, которого встретил в пабе «Голден Лайон», где часто ошивались «мальчики для съема». Они прожили вместе четыре месяца. У них сложились почти здоровые, полные любви отношения, выражавшиеся не только в сексуальной близости, но и в незаметных на первый взгляд жестах: например, Мартин починил лампочку в собачьей будке для щенков Блип. Однако дружба эта не продержалась долго – Мартин был еще одним молодым человеком без корней и ответственности и не мог побороть свою тягу к приключениям на стороне. Нильсена глубоко ранила новость о том, что Мартин ему изменял. Он попросил его уйти. «Я всегда сожалел о его уходе. Может быть, где-то в другом месте ему будет лучше. Я не мог предложить ему никакой особой роскоши. Только себя самого».
Другим любовником, который остался на какое-то время, был Барри Петт, за которым последовала череда более кратковременных сожителей, которые никогда не выказывали желания задержаться подольше. Со Стивеном Бэрриером Нильсен связался через рекламу в «Бюро Адама», и тот остался на десять дней. В сентябре 1978-го, когда Нильсен посещал Школу председателей в Гилфорде в течение недели, он по глупости отдал ключи от квартиры человеку из Ливерпуля, который жил в Вест-Хэмпстеде и с которым он познакомился в пабе. Идея заключалась в том, чтобы тот приходил в квартиру раз в день, кормил собаку, менял воду в ее будке и так далее. Нильсен чувствовал, что не может попросить об этом соседей сверху, поскольку у него с ними установились довольно прохладные отношения после конфликта с садом, которым он продолжал пользоваться единолично. Когда он вернулся из Гилфорда, то обнаружил, что собаку кормили хорошо, а вот проектор и камеру у него украли, счетчики выкрутили и опустошили. Случай этот ужасно его расстроил.