Выдвижные ящики отродясь у них не закрывались. Мама держала в них пудреницы и тюбики помады, которыми пользовалась редко. Никому не нужные капли элеутерококка и вату. Книжку с какими-то церковными текстами. Еще она хранила там свои серьги-гвоздики с рубинами, несколько золотых цепочек и фарфоровую кошечку, на возбужденный хвостик которой были нанизаны все мамины перстни и кольца, включая обручальное от первого брака. Он думал, что ключ от ящиков навеки утерян, они с мамой им никогда не пользовались. Но нет, мама с отчимом нашли его где-то, не поленились. Дождалась, наконец, замочная скважина своего ключика, и старый ящик наконец-то смог вернуться к своим изначальным обязанностям — защищать и оберегать. Не коснутся руки зэка фарфоровой кошечки, не снимут с нее колечки и не сдадут их в ломбард за понюшку табаку.
Они подготовились к его появлению лучше, чем он думал, не только составили меню праздничного обеда, но и, как могли, уберегли его от соблазнов, перед которыми, по их мнению, ни один урка не устоит. Мама, наверное, пыталась сопротивляться, но Золотые Руки не из тех, кто пускает такие вещи на самотек. Раз им придется принимать у себя отбросы общества, следует позаботиться о безопасности. Вторая догадка вытекала из первой и была ее логическим продолжением. Водка не закончилась. Сейчас бутылка лежит где-нибудь под матрасом, или впихнута между комплектами постельного белья, или заставлена книгами. Зэк, он ведь как поступит, по их мнению? Он сначала допьет залпом бухло, потом, грохнув о стену бутылкой, сделает из нее «розочку» и приставит ее к горлу матери: отдавай мне твои украшения. Они, может, и дверь-то не прикрыли до конца, чтобы намекнуть: ты у нас на виду, затеять что-нибудь и не думай. Заметался по квартире, с ужасом думая, что мама могла постирать его джинсы и те еще не высохли — слава богу, не постирала, вот они, на полу. Стал в них запрыгивать, едва не упал.
Футболку все не мог надеть нормально — то шиворот-навыворот лезла, то задом наперед. Носки чистые только взял, носки-то хоть украсть у них можно, ящик с тряпками не закрыт? Золотые Руки всхрапнул угрожающе, сквозь сон выражая недовольство. Присмотрелся — слава богу, его это носки, старые, но целые. Прикрывая дверь, пожалел, что не оставил записку, в которой посоветовал им прятать еще и ножи. Шнурки уже в подъезде завязал и выбежал во двор, где прохлада мазнула успокаивающе по мокрому лбу.
В магазинчике, отстояв очередь из трех старушек, бухнул на кассу две маленькие бутылочки коньяка и шоколад. С раздутыми карманами вышел на улицу — ну, встречай меня, город, буду сейчас пить на твоих улицах, и плевать, рад ты мне или нет. Первую бутылочку осушил в три глотка прямо у магазина и, дождавшись приветливого теплого толчка изнутри, пошел не спеша вдоль кленовой жидкой аллеи.
Помогай, коньяк. Ты, в отличие от водки, не подведешь, и успокоишь, и согреешь. Сразу же выяснилось, что распивать в городе не так-то легко, если ты один. Кажется, все на тебя косятся. Самое верное место — парк, и покурить можно, и посидеть. По мере поступления коньяка всплыло еще одно неприятное обстоятельство: он, оказывается, совершенно отвык от женщин.
Он пил и смотрел на них, проходивших мимо. Принимал сам факт их наличия, как принимают солнечную ванну после долгого заточения в подземелье — с удовольствием, но осторожно, так, чтобы не получить ожоги. Но коньяк свое дело знал. Бредя по парку с третьим шкаликом и пиная ногами листья, он присел, чтобы завязать шнурок, а когда встал, понял — все, отпустило. Он наконец впал в блаженное состояние между пьяностью и трезвостью, пребывать в котором благодаря свежему воздуху сможет долго. Больше не страшно. Тело наконец требовало женщину. Не нужно ничего выдумывать и себя подстегивать, желание при нем и уже подталкивает — иди к ней, иди. Можно выпить еще одну бутылочку для верности, а дальше он справится без понуканий.
Желание победило робость. Ляжки курящей неподалеку тетки в короткой юбке теперь больше манят, чем пугают. Тело, которому уже хотелось тискать, гладить, целовать, встало и пошло себе потихоньку к метро, и его уже ничто не остановит. Одна из девиц вильнула задом напоказ — спасибо, девочка, уже не надо. Мне есть кого трогать.