Убийство с гарантией

— Сколько раз говорить тебе, что не в ней дело? — Он положил руку ей на плечо. — Я просто понял, что не готов жить с тобой.

— Но почему, почему? Мы же все решили. Мы же срослись. Все друг о друге знаем.

— Как выяснилось, не все, — осторожно сказал он, — ты говорила, что у тебя работа в офисе и что… — Ну не может он сказать ей, что думает о ее внешности!

— А ты говорил, что тебе глубоко плевать, сколько я зарабатываю! То есть ты был со мной только ради денег?

Он приобнял ее:

— Ни в коем случае. Я считаю тебя очень хорошим и интересным человеком. Ты просто немножко запуталась.

Грязь у нее дома — признак не неряшливости, а какого-то изъяна в психике. В состоянии ли она вообще нормально о себе заботиться?

— Ты писал, наверное, десятерым сразу.

Он столько раз говорил женщинам: «Ты у меня одна», что теперь кто бы ему верил. А ведь это именно тот случай, когда можно честно сказать: «К тебе единственной я относился серьезно. Только ты для меня что-то значила».

— Я не рассказывал тебе всего, но поверь, я это делал не от хорошей жизни. Да, я писал. И я этим вовсе не горжусь. И не оправдываюсь. Но приехал я к тебе. Хочешь — верь, хочешь — нет, но ты единственная произвела на меня впечатление. Просто оно, как бы сказать, не совсем соответствует действительности.

Она уже окосела, не следила за осанкой, слегка оползла.

— Смеялся надо мной? Говори! Дружкам своим мои фотографии показывал? Письма вслух читал?

— Нет! — Ну не скажешь же, что смеялся, но сейчас убить себя за это готов.

— Ты не посмеешь меня бросить. Я все для тебя готова была…

Он обнял ее за плечи, привлек к себе.

— Я тебя не бросаю, — стал он ее успокаивать, как маленькую. — И никогда не обижу. Эй, мы друзья.

Она всхлипывала, вырывалась. За ней надо присматривать, она, наверное, не каждый день сыта. Дома черт знает что. Господи, у этой женщины, которая таскает домой чужие поношенные ботинки, чтобы хоть что-то заработать, он брал деньги! С какого ляду она врала, что у нее все в порядке?

— У шкафа дверца развинтилась, в ванной отваливается плитка, — продолжал он. — Я буду приезжать и все сделаю. Перестелю линолеум. Все приведу в порядок.

У него сердце разрывается, когда он видит эти сухонькие ручки, вцепившиеся в ворот старомодного пальто, эти несчастные глаза.

— Я на зоне работал на мебели, я теперь много чего умею. Потом сделаю новый шкаф. Комод, полки. Ты мне столько помогала, теперь моя очередь. Вставай, ты замерзла. Я тебе сумку донесу. И ты ляжешь спать.

— Но только с тобой, — она хихикнула, — помнишь, что мы собирались сделать…

Эк ее развезло. Все, на сегодня разговоры нужно заканчивать. Он стал ее поднимать. У мамы есть знакомый психотерапевт, к которому она ходила, когда ей было плохо после развода. Мать тоже попивала, заговаривалась и твердила, что жизнь ее окончена, стала искать у себя самые разные болячки. Ульяну нужно будет ему показать, у нее, наверное, тоже мозги куда-то не туда повернулись, но доктор ей их вправит. Она вроде как застряла в возрасте, в котором ей удобно, — не нужно меняться. Договорилась с собой, что ей крайняк — тридцать пять. Доктор таблетки какие-нибудь пропишет. Она обретет равновесие, примет свои истинные года и найдет в них свои прелести. Он ее еще замуж выдаст, ей-богу. Психотерапевт — дорогой, но ведь знакомый, можно договориться, он поможет с ремонтом, сколотит что-нибудь на даче.

При мысли, что придется возвращаться к маме, стало совсем тошно. Ульяна еще висла на нем, пыталась забраться руками за ворот пальто, требовала, чтобы он пошел к ней. Хвасталась, что ее тело великолепно и гибко. Нужно купить ей какой-нибудь еды на утро.

И тут он вспомнил — и внутренности стали ватными, как провалился в воздушную яму. Он встряхнул ее. Достанет ли в ней трезвости, чтобы понять?

— Где ты взяла девяносто тысяч? — спросил он.

Она вдруг рассмеялась, и смех его испугал. Это не было хихиканье пьяной в стельку дуры, в нем звучало что-то зловещее, и нехорошее предчувствие кольнуло под ребро.

— Это куча денег. Откуда они у тебя?

— Продала кольцо.

— Я все верну, не сомневайся.

— Не переживай, оно не мое. Стащила у Викочки твоей ненаглядной. Она его в туалете забыла на раковине. Я бы ни за что не взяла, но тебе же нужны были деньги.

Он схватился за голову:

— Ты должна была сказать, что у тебя нет! Я бы выкрутился. Я ж не знал, что для тебя это неподъемная сумма!.. — О боже, боже.

Она наклонила голову набок и смотрела на него игриво.

— «Ты же мой котик, а я твоя кисонька, — просюсюкала она, — Мы же навсегда вместе, мы друг за друга горой». Как кисонька могла не помочь своему котику? Я думала, ты — нормальный. Что слово свое сдержишь. А вы все одинаковые.

Он снова сел на скамейку. Уже стемнело.

— Так нельзя делать. Это воровство.

— Кто бы мне говорил, что можно делать, а что нельзя. Альфонс с зоны.

— Хватит. Пошли, я отведу тебя домой.

— А Викочка твоя знаешь что делала в туалете?

Он понял, что она сейчас скажет, и промолчал, внутренне съежившись перед ударом.