Убийство церемониймейстера

– Дальше уж вы знаете. Еле я ноги с Гутуева унес. Пришлось товарища добить. Хотя какой он мне товарищ? Лапоть, сор земной, как все они. Ну, вижу, дело плохо, надо все нитки рвать. Главная нитка – Васька-барыга. Забрал я его на магометанское кладбище, вроде как спрятаться, да там же и закопал. Чтоб не экономил больше, сволочь… А дознание-то идет! Мне посредник пеняет: с лакеем не вышло, полиция вот-вот заказчика в подозрение возьмет! Хотел я их обоих послать куда подальше, дело-то уже сделано и деньги получены. Но поостерегся. Себя надо спасать! Ложный след и мне нужен, не только заказчику. Тут вспомнил, что письмо тогда со стола у Дашевского забрал, от какого-то Дуткина. Посмотрел – забавное письмо, может сгодиться. Сунул в карман… Стали мы с этого крутить.

– Кто Шустова завербовал?

– Иуду-то? Я самолично. За пятьсот рублей. Заказчик мне имя сообщил, мол, человек из команды Лыкова, все рапорты ему пишет. Я вечером на улице его подкараулил, зашли в трактир, там и договорились…

– Из своих денег отдал? – не поверил Лыков.

– Ну, хотел эту сумму в счет вставить, но потом она окупилась.

– Каким образом?

– А когда сложили в Москве шалаву, при ней денег оказалось до тысячи рублей, да еще серьги с бриллиантами. Выгодно скатались!

Сыщик спросил обескураженно:

– Что, прямо так легко Сергей Фирсович меня и продал?

– А ему деньги были нужны. У сестры базедову болезнь нашли. Лечение дорогое. Он и согласился.

– Янович-Яновский с Шустовым встречался?

– Нет, через меня все шло.

– Не может быть, – усомнился Лыков. – Иуда нарочно подсунул мне мысль явиться в мировой суд!

– Правильно. Янович мне сказал, я передал иуде.

– Но ведь это было, когда я еще Арабаджева не подозревал!

– Лакея-то уже нашли, – пояснил Агейчев. – И заказчик понял, что вы скоро догадаетесь.

– О чем?

– Что место не поделили… И решил, как я кумекаю, в опережение высунуться. Умный, видать, собака!

– Как вы узнали, что Дуткин в воскресенье ездил в Москву? Да еще к француженке.

– Янович сообщил. Он и адрес дал.

– А он откуда выяснил? – не унимался Алексей.

– Черт его знает. Я показал ему письмо Дуткина, он сбегал, доложился по команде и принес имя и адрес. План был толковый: загодя развалить инобытие. Ясно же, что вы скоро ту девку разыщете. А уберем ее – Дуткину крышка.

– Ну ладно, пусть так. Расскажи, что в Москве было.

– Вам Цыферов все уж написал!

– Я хочу от тебя услышать.

– Чего рассказывать? Приехал я, напугал девку. Твоего, мол, кредитного в тюрьму посадили, за убийство. Того, из Питера, с большими усами. Скоро и за тобой явятся, отправят в столицу. Он-де тебя оговорил как потатчицу. В столице шутить не станут, в каторгу сошлют. Им гулящую не жалко, а для отчета годится. Спасайся! Она и всполошилась. А как съехала с квартиры, тут я ее и… Прямо в экипаже. Извозчик-то мой был, старый знакомый, налетчик из Андроновки. Он помогал.

– Где этот сообщник сейчас?

– Не ищите. Я его задавил для пользы дела.

– Куда дели труп Клотильды Лавинэ?

– Куда дели, оттуда справок не дают, – уклончиво ответил Снулый.

– Да? А мне дают, – огорошил его надворный советник. – Поклон тебе от Шайтан-оглы!

Убийца не поверил своим ушам.

– Вы что, виделись с ним?

– Вот как с тобой.

– Он же в розыске!

– Для меня сделал исключение. И все рассказал.

Агейчев был сражен. Он долго молчал, потом пробормотал:

– Сволочь… А деньги взял!

– Ты, Спиридон, много зла наделал в Москве. Люди тебя ненавидят, потому нет тебе нигде укрытия.

Допрос прервало появление доктора. Тот осмотрел калеку. На жалобу, что нога под гипсом сильно чешется, ответил:

– Надо терпеть!

– Он будет ходить? – спросил эскулапа Алексей.

– Будет, только на костылях.

– То есть вылечить до конца нельзя?

– Травма тяжелая. Будто кувалдой дали! Нога лишилась возможности сгибаться в колене, и это неизлечимо.

– Ну, Спиридон, повезло тебе! – порадовал маза Лыков. – На Сахалин не поедешь.

– А куда меня тогда?

– С таким увечьем каторгу не дают. Оставляют в местной тюрьме общего содержания. Будешь сидеть в Семибашенном[52]. Там хорошо, баня каждый месяц!

– Сколько мне предстоит?

– Как суд решит. По твоим грехам полагается бессрочная каторга. Ее заменят на двадцать пять лет. Манифесты с амнистиями на тебя не распространяются. Значит, выйдешь на волю уже в следующем веке. Если точно, то в 1917 году.

Агейчев сделался мрачнее тучи.

– Да ладно! – подбодрил его сыщик. – Все лучше, чем в Воеводской пади уголь добывать! Там ведь долго не живут. А тут столица, доктора… Вас, сволочей, еще и лечить станут, вместо того чтобы удавить.

– Кому я буду нужен в 1917 году?! – в отчаянии выкрикнул Снулый. – Да с негнущейся ногой!

– Кто знает, что тогда будет? Через двадцать пять лет другая Россия появится, цивилизованная, гуманная. Все-таки есть прогресс или нет? Так что терпи. Скажи лучше, твои встречи с поляком при свидетелях проходили?

Снулый впервые повеселел:

– Нет, завсегда глаз на глаз. По трактирам да меблирашкам, и никогда два раза в одном месте.

– Плохо.

– Да уж чего хорошего!