Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе

Каким бы духовным целям ни служила интерпретация смерти Роберта, в кризисный для обители Бери период гибель мальчика также использовали, чтобы подтвердить прерогативы аббатства, аббата и общины монахов в целом. У брата Жослена, составлявшего хронику на протяжении долгих лет и со временем несколько изменившего свой взгляд на Самсона, не возникало, однако, никаких сомнений относительно «Бери и еврейского вопроса». Он сочинил «Житие» Роберта, и это дает основания полагать, что он целиком поверил в истинность обвинений в ритуальном убийстве. Жослен с гордостью утверждает, что одним из самых значимых достижений аббата Самсона явилось изгнание евреев из Бери девятью годами позже. В Норвиче, как указывает Томас Монмутский, братия разделилась по вопросу почитания Уильяма. В Бери культ маленького Роберта послужил единению всей монашеской общины, а не только сторонников хитрого аббата Самсона.

Легко поверить ошибочным утверждениям о популярности св. Уильяма и не заметить почитания св. Роберта. По иронии судьбы, иллюстрации мученичества Уильяма куда чаще воспроизводятся сейчас, чем в Средние века[869]. И напротив, вплоть до недавней продажи музею Гетти, страница рукописи со св. Робертом воспроизводилась только однажды, более шестидесяти лет назад, в виде черно-белой репродукции. Объяснить этот факт в некоторой степени можно практическими соображениями, но есть также и стилистические, и эстетические причины. Изображение Роберта Берийского с занимающими полстраницы донатором и грамотой и при отсутствии каких бы то ни было евреев не отражает напрямую маргинализацию, ненависть, распятие и богоубийство, которые предположительно выявляются и усиливаются обвинениями в ритуальном убийстве. На изображении XV века из Лоддонской церкви Уильям Норвичский представлен гротескно растянутым и подвешенным на деревянной балке; этот образ исполнен насилия и угрозы и ясно подтверждает современные взгляды на Средние века. Он хорошо согласуется с нашими представлениями о содержании и смысле кровавого навета XII века. Миниатюра из рукописи в Бери этим представлениям не соответствует, поскольку ее фокусом является вопрос о правах и привилегиях.

Брат Жослен и аббат Самсон прекрасно понимали, что св. Роберт Берийский отвечает на самые злободневные запросы: как и прославленный св. Эдмунд, он имел важное значение для защиты рьяно охраняемых свобод обители. Поэтому неудивительно, что столетия спустя, когда Гарольда Глостерского уже забыли, алтарь в честь Роберта все еще существовал в Бери. Монахи рьяно отстаивали важность грамоты Эдуарда Исповедника, по всей видимости, именно ей отвели заметное место на миниатюре, изображающей мученичество Роберта, и эти два факта заставляют предположить, что по сути своей выдвинутое в Бери обвинение в ритуальном убийстве являлось преимущественно правовым, конституциональным и церковным[870].

Следующее такое обвинение, предъявленное уже по другую сторону Ла-Манша, аналогичным образом отражает проблемы, связанные с ролью короля, королевской властью, гражданской идентичностью и местными судебными властями, наличествовавшие в гражданском праве и отраженные в церковных культах. Аббат Бери, граф Блуа, граф Глостер и епископ Норвича понимали, что подобные обвинения порождают вопросы об использовании власти и манипулировании ею. Эти якобы «иррациональные», «причудливые» «литературные тропы» проистекали из четких, связных аргументов, которые вдумчиво и тщательно обсуждали и взвешивали на различных советах трезвомыслящие люди без всякого давления со стороны творившей насилие толпы. В Блуа и в Париже эти события повлекли за собой последствия, выходящие далеко за пределы почитания отдельного святого и имевшие важное значение как для евреев, так и для христиан.

Глава 8 Париж

Примерно в то же самое время, когда монахи в Бери полагали, что нашли еще одну жертву ритуального убийства, подобную Уильяму Норвичскому, юный король Франции Филипп II Август решил, что похожая жертва обнаружилась и в Париже. В обоих случаях предполагаемых мучеников использовали в непосредственных практических и стратегических целях, одновременно подкрепляя общие представления о враждебности евреев христианам и придавая таким идеям достоверность. Обвинения против евреев служили местным интересам, подчеркивали традиционное вероучение в соответствии и с современной, и с более ранней библейской экзегезой.

Как и про Роберта Берийского, про Ришара Парижского почти ничего не известно. До нас дошел один абзац из королевской хроники, составленной Ригором где-то в 1180‐е годы, после того, как евреев изгнали из королевских владений, то есть из той части Франции, которая находилась под непосредственным управлением короля, а не его феодальных сеньоров (например, графств Блуа и Шампань). Ригор сообщает, что во дворце, где вырос король Филипп, истории о злодеяниях евреев были весьма популярны. Согласно знаменитому утверждению Ригора,