Убийство в Амстердаме

Я вспомнил другого голландца марокканского происхождения, с которым незадолго до того познакомился в Роттердаме, где он работает в известной архитектурной фирме. Его отец тоже приехал в Голландию как гастарбайтер, но никогда не имел никакой собственности. Хотя его нельзя было назвать необразованным человеком – в Марокко он учился в коранической школе, – он двадцать пять лет проработал разнорабочим на мебельной фабрике. Его сын Самир родился в Марокко, но в трехлетнем возрасте его привезли к отцу. Он помнит, что был у отца на работе и заметил, как другие рабочие подшучивали над ним – не злобно, просто снисходительно. Они относились к его отцу как к ребенку. «Это было так же обидно, – рассказывал он, – как услышать в магазине выволочку, устроенную матери какой-то голландкой за то, что она плохо говорит по-голландски».

Ему было стыдно за своих родителей не потому, что они не видели, что происходит, а потому, что делали вид, что не видят. Они были слишком гордыми, чтобы признать свое унижение, и оттого их дети чувствовали его еще острее. Когда отец проработал на заводе двадцать пять лет, его в качестве особого поощрения отвезли на работу на машине начальника. И все. «Вот тогда-то я понял, что его совсем не уважают».

Жалел ли его отец о том, что приехал в Нидерланды? «Нет, не жалел, потому что пожертвовал всем для того, чтобы мы жили лучше. Он хотел, чтобы я учился на врача – самый надежный выбор. Он не понимает, почему я захотел быть архитектором. Он считает, что я стал кем-то вроде каменщика».

С братьями Фархан говорит по-голландски, с родителями – по-берберски и по-голландски. «Примерно пятьдесят на пятьдесят», – добавил он. Архитектор Самир сказал, что до сих пор считает себя «гостем в этой стране». Я спросил Фархана, чувствовал ли он себя когда-нибудь голландцем. «Ни голландцем, ни марокканцем», – ответил он. А если Голландия играет в футбол с Марокко? «Тогда я, конечно, за Марокко! Но если бы мне пришлось выбирать между голландским и марокканским паспортом, я бы выбрал голландский. Нужно думать о своих интересах. От марокканского паспорта никакой пользы. Но что касается футбола, тут я могу руководствоваться зовом крови».

В тот день, когда погиб Тео ван Гог, Фархан ехал на поезде в Амстердам. Он собирался встретиться с автором, чтобы обсудить сценарий фильма, и понял, что что-то произошло, когда ему стали звонить по мобильному телефону. По странному совпадению автор жил на улице, где был убит ван Гог. Когда Фархан подъехал к его дому, труп ван Гога еще лежал на велосипедной дорожке под голубым пластиковым покрывалом. На Фархана, как и на многих людей с марокканской внешностью, тут же набросились репортеры, хотевшие узнать его реакцию. Он отказался говорить с ними. «Совести нет у этих журналистов», – сказал он.

Фархан был многим обязан ван Гогу. Без него он никогда не стал бы актером. Ему нравилось работать с ним. Тео всегда был открыт для общения. Но теперь ему приходилось объяснять другим марокканцам, что фильм Cool! был снят до «Покорности» – фильма, созданного ван Гогом с Айаан Хирси Али, – потому что иначе его «сочли бы предателем».

Он видел только маленький фрагмент одиннадцатиминутной ленты. «Это просто смехотворно, полностью лишено смысла». Ван Гога, должно быть, «обманом втянули в создание такого фильма». Проецирование текстов Корана на голое женское тело – это «оскорбление, оскорбление, которого я не смогу забыть, такое же, как тот случай, когда мне не разрешали играть с моим лучшим школьным другом. Все марокканцы чувствуют то же самое. Я не защищаю Мохаммеда Буйери, ни в коем случае. Но в том, что касается фильма, он был прав».

Прав, что убил ван Гога? Фархан нахмурился, вертя в руках пустой стакан из-под кока-колы. Ему было легче говорить не только за себя: «Никто из марокканцев не уважает Мохаммеда Буйери. Убивать во время Рамадана совершенно недопустимо». Это был странный и неожиданный ответ. Что общего между постом и правом совершить убийство? Фархан задумался, а затем сказал: «Убийство никогда не бывает оправданным. Мохаммед, конечно, действовал не один. Он был просто сумасшедшим. Безумцем! Но я понимаю, каким образом его могли подтолкнуть к этому».

Фархан видел, как после и сентября стали появляться экстремисты. Время от времени он встречает их в гаагских кафе. Они говорили то, чего никогда не сказали бы перед камерой. Кто-то сказал, что миллионы мусульманских женщин хотели бы выйти замуж за Мохаммеда Буйери. «Тео втянули в это, – повторил Фархан. – Так же, как я, он попал не в ту компанию, оказался в одной лодке с людьми, чьи ценности отличаются от голландских. Это происходит постепенно, как с наркотиками: начинаешь с одной затяжки, потом еще несколько. Потом сворачиваешь косячок…»

5