— Молодой человек, вначале идет следствие, устанавливаются факты преступления, снимаются допросные листы не только с вас, но и с родных, с кем вы проживаете, чтобы установить, в самом деле ли похищены вещи. Потом назначается день рассмотрения дела.
— А почему нельзя сразу нести наказание, ведь я признаю, что совершил преступление?
— Повторяю для вас, а если вы решили себя оговорить, а на заседании пьеску разыграть?
Молодой человек топнул ногой, насупился, даже руку на пояс положил, и произнес дрожащим от возмущения тоном:
— Как же так, я же признаюсь, что преступник, а вы… — он махнул рукой.
Путилин улыбнулся.
— Присядьте, молодой человек, и успокойтесь, раз уж это дело частное, — продолжал Путилин. — Садитесь, молодой человек… Садитесь…
Гость сел на стул, рядом с полицейским, руки его нервически дрожали.
— Скажите, вы согласны на процесс… — начал было Путилин, но тот перебил:
— Ни за что.
— Ну, тогда послушайте моего совета, ступайте домой и признайтесь матушке в содеянном без излишних свидетелей.
— Но какой стыд! — он закрыл руками лицо.
— Пусть этот стыд вы испытаете единожды, и, надеюсь, этот случай послужит вам уроком на будущее.
— Какой стыд, какой стыд, — причитал он.
— Вы молоды, ваша жизнь только начинается, и не стоит ее начинать с тюремного застенка, — Иван Дмитриевич сгущал краски, но ради блага этого совестливого юноши. — Перед вами широкая дорога, и не смейте больше уходить от нее в сторону, в поисках сомнительных тропинок.
— Да, вы правы, но как я смогу рассказать?
— Помните в первую очередь, что вы — мужчина, и имейте мужество признавать порочащие вас проступки, а еще лучше таковых не совершайте.
— Да, теперь я знаю, как должен поступить.
— Вот и хорошо…
После ухода молодого человека Путилину стало как-то не по себе: сколько таких ходит по свету неприкаянных, готовых в одну минуту перечеркнуть не только свою, но и чужую жизнь.
В ДЕВЯТОМ ЧАСУ пополудни Путилин взял со стола написанную небрежным почерком бумагу и со всей внимательностью приступил к чтению:
Понятно, далее шло описанное почти по минутам хождение по городу Фомы Тимофеевича Ильина, но ничего эдакого, за что мог зацепиться глаз. Все чинно, благородно, словно в самом деле управляющий имением занимается необходимыми закупками, так сказать блюдет службу.
Глава тридцатая
Ах вы, гости, мои гости!
ШТАБС-КАПИТАН ШЕЛ впереди, а Михаил со свечой сзади и поэтому больше приходилось идти на ощупь. Лестница была довольно узкой.
— Дай свечу, — Василий Михайлович протянул руку назад и после осветил перед собою пространство. Он не стал возиться с дверью, а посмотрел на наличники, там в самом деле не было никаких ключей, приспособлений.
«Странно, как они отсюда выходят», — но вслух не сказал ничего, из кармана достал нож.
— Держи повыше, — протянул свечу Михаилу, сам же вставил лезвие ножа между дверью и рамой, осторожно повел вниз. Тишина, только треск плавящегося воска и звук скользящего металла по дереву, — что, Миша, попались мы.
— Никак?
— Что будем делать?
— Там внизу есть ход саженей двадцать, заканчивается тоже дверью, но там за ней я слышал голоса.
— Так что мышеловка с двух сторон, — и присел на верхнюю ступеньку, опершись о дверь, — нашел что-нибудь?
— А как же? — Миша продолжал стоять. — Там закуток есть с винными запасами, а под самой нижней полкой банки с краской, и обернута каждая из них в разноцветные бумажки, вот такие, — и он протянул согнутую в несколько раз купюру.
Василий Михайлович аж присвистнул от такой находки.
— Надо же, — обрадованно произнес он, — теперь точно сюда с обыском надо ехать.
— И я о том же, только надо отсюда ноги унести без потерь для здоровья.
— Правильные слова, дорогой друг, правильные, но вот идеи есть, как нам из этой вот ловушки выбраться?
— Может, дверь того?
— Что того? — Василий Михайлович не понял слов Жукова.
— Ну, тихонечко сломать попробовать.
— Чтобы со всего дома сбежались, хорошее предложение.
— Не знаю я.
Штабс-капитан поднялся и снова вставил нож в щель, но теперь провел им с самого верха и до низа, когда острое лезвие коснулось порога, раздался тихий щелчок, и дверь подалась вперед.
Василий Михайлович более был удивлен, чем обрадован, и сразу прислушался к посторонним звукам, каковых услышано не было. Он цыкнул на пытавшегося открыть рот Мишу и погасил пальцами свечу.
В кухне никто с ружьями не стоял, вопреки их ожиданиям.