Убийство в Оптиной пустыни

«Из больницы я вернулся домой к матери, в город Горький… квартал Дружба, д… кв. … До прошлого года жил там. А затем поссорился с матерью из-за иконы, которую она хотела выбросить, и ушел из дома. Стал паломничать. С матерью с тех пор не встречался».

— Ладно, что было на Пасху?

Москвин насторожился и поводил ухом, внимательно слушая.

Прокурор-криминалист записывала:

«Последний раз я приехал в Оптину пустынь 15 апреля 1993 года с Украины. Приехал, чтобы встретить праздник Пасхи. Приехал один. Одну ночь я переночевал в храме, другую ночь — в доме наместника на втором этаже, где спят приезжие, а последнюю ночь спал на чердаке в подсобном хозяйстве».

«Это мы слышали». — Грищенко вспомнила допрос накануне и спросила:

— Так на Пасху где был?

— А я не знал, что Пасху встречают ночью, что идет ночная служба, поэтому я лег спать на чердаке…

— Что ты мне мелешь, ходишь по монастырям и не знаешь…

Снова закурила.

БОМЖ:

— Проснулся утром, часов в пять-шесть-семь, и пошел к монастырю. Встал у ворот и стоял ждал, пока пропустят.

— А говорил, ходил в скит…

— Да, в монастырь-то не пускали… У ворот я стоял не один, там еще были люди. Я видел, как к воротам подъехала милицейская машина. А из монастыря шли женщины и плакали. Что там произошло, я не знал…

— А бурые пятна на бушлате? Кровь? — спросила и глянула на Москвина, у которого вытянулся даже нос.

— Вы уже спрашивали, не знаю… Когда я ложился спать, снял этот бушлат с вешалки в кладовке, где лежат матрацы. Кому принадлежит бушлат, я не знаю. Была ли на нем кровь, я не видел, было темно.

— А откуда в бушлате трудовая книжка?

— Тоже не знаю…

— Ты жил в одной комнате с послушником из издательского отдела?

— Не помню…

— Все у тебя: «не знаю», «не помню»… — бросила Грищенко и пошла ва-банк: — А почему твои отпечатки на ноже?

БОМЖ вскрикнул:

— Не может быть!

Взмахнул руками и свалился со стула.

Вскочил и Москвин.

Вызвали «скорую».

Через сорок минут допрос продолжился. Карташов сидел на стуле и покачивался. Запах нашатыря заглушал запах курева.

Грищенко больше не дымила, методично задавала вопросы и писала ответы:

«К монахам Оптиной пустыни я относился хорошо. Злобы к ним не имел. Утром на Пасху я подошел к отцу Антонию, попросил у него благословения на дорогу и денег, так как собрался в Дивеевский монастырь под Арзамасом, может быть, меня там взяли бы на работу. Отец Антоний меня благословил и дал 200 рублей на дорогу… Отца Мелхиседека я хорошо знаю. Я ему помогал по электрической части. Относился он ко мне хорошо».

Вид на Дивеевский монастырь

Грищенко выложила на стол ножи и показывала по одному:

— Это твой?

— Нет…

— А этот?

— Не…

— Видел у кого?

— Не видел…

Клала на столешницу шинель, потом кепку, затем сумки, найденные при осмотре в Оптиной.

Спрашивала:

— Твое?

Он отнекивался:

— Не видел. Не знаю…

Фотография Александра Меня на месте убийства

В протоколе появилось:

«Когда я приехал 15 апреля в Оптину пустынь, то ни сумок, ни других вещей у меня не было. Из ножей я носил только штык-нож, и то, когда служил в армии. Монахов я не убивал, так как не имел права. Мы одним миром мазаны…»

Когда Карташов поставил свой росчерк внизу протокола, Железная Леди дала свободу своим чувствам:

— Хочешь сухим из воды выйти?! — Руки ее снова вылезли из рукавов. — Кукиш тебе, а не Дивеево! Еще не хватало монахинь подрезать… В клетке будешь сидеть, в ней и подохнешь…

Последние слова полетели вслед Карташову, которого под руки повели милиционеры.

— Где мне чиркануть? — тихо привстал еврейчик. — Как вы мастерски допрашиваете. У вас в Калуге все такие спецы?..

— Не все, — огрызнулась прокурор-криминалист.

— Ой, а газетки все-таки почитайте. — Москвин осторожно положил на край стола «Независимую газету».

Грищенко хотела выдать что-то более хлесткое, но сдержалась и лишь смахнула газеты со стола:

— Они мне не нужны…

Москвин поднял газетки и попятился из кабинета:

— А жаль. Там забавные вещички пишут. Вот, суд над гэкачепистами…

— А я девушка сельская, политически безграмотная…

Она не хотела вступать в спор с защитником, который ее раздражал.

Вечернее совещание у Зубова снова проходило без прокурора, который не мог изменить любимому занятию — встречам с представительницами прекрасного пола.

Грищенко ругала милиционеров, которые спят в хомуте и не ведают, что у них под носом ходят-бродят психи с ножами; опер погнал на Грищенко, которая волынит с предъявлением обвинения БОМЖу; Мортынов орал на опера, который хочет всех засадить, а тот в ответ только вжимал голову в плечи; начальник паспортного стола крыл последними словами монастырь, который превратился в сборище отребья; сменивший дежурного капитана майор не знал, что делать с задержанными, которые агрессивно рвались на волю; начальник милиции Зубов пытался всех перекричать и махал листком с рисунком бородача: «Вот еще фигурант из Сосенского… Николай Николаевич…»