Убийство в субботу утром

Пасхальный седер в доме его бывшего тестя в шикарном квартале Неве-Авивим был незабываемым воспоминанием. Из буфетов со стеклянными дверцами появлялись на свет хрустальные блюда; торговец алмазами и его супруга Фела приглашали весь свет. Нира обязана была являться туда каждый год вместе с сыном и мужем. Михаэль со времени женитьбы ни разу не присутствовал на седере у своей матери; он просто не мог сопротивляться нажиму. Нира напустит на него отца, а тот изобразит негодование: «После всего, что я для тебя сделал за все эти годы…» Сама женитьба была вынужденной, женился он главным образом из боязни, «что скажут люди». «Если вы так боялись, что она сделает аборт, — с вызовом заявил однажды Михаэль, — то могли бы помочь ей с ребенком; а если боялись огласки, то могли бы помочь ей сделать аборт. Так нет же, вы твердили, что Нира — единственное, что у вас есть в целом свете, а сами больше всего переживали, что о вас подумают. За что боролись, на то и напоролись: ей не позволили избавиться от ребенка, а меня заставили на ней жениться».

Даже сейчас, через восемь лет после развода, он ощутил безотчетный гнев при воспоминании об унизительной сцене своей капитуляции перед слухами — ни перед чем другим он бы не стушевался.

Юзек, маленький кругленький человек с глазами-бусинками, был слишком умудрен, чтобы попытаться купить его деньгами или обещаниями доли в бизнесе. Они встретились в кафе напротив алмазной биржи в Рамат-Ган. Вся улица пропахла шоколадом от фабрики «Элит Кенди». Юзек повторял снова и снова, что он знает, какой Михаэль «хороший, ответственный мальчик», которому «небезразлична наша Нира, а она все, что у нас есть», и так далее, и тому подобное. После этой встречи женитьба считалась делом решенным. Михаэль не мог им сопротивляться, особенно Юзеку. Он пытался возражать, что они не любят друг друга, и получил презрительный ответ: «Подумаешь, любовь! Супружеская жизнь — это привычка и компромисс; всей этой любви хватает на пять минут. Я знаю, о чем говорю, поверь мне». Хотя Михаэль ему и не верил, хотя даже в двадцать четыре года он уже соображал, что супружеская жизнь Юзека — не единственно возможная модель, брак все равно вскоре состоялся. Они стояли рядом в тель-авивском «Хилтоне», глядя на Средиземное море, — невеста, единственная дочка алмазного коммерсанта, и жених, студент второго курса университета родом из Марокко.

Они пытались заставить его сменить фамилию, но когда он воззвал к памяти отца, устыдились и смолкли. Деловым знакомым и дальним родственникам его представляли как одаренного будущего ученого, блестящего студента. Когда в газетах напечатали список выпускников-бакалавров и среди них значился «Охайон Михаэль, отделение истории (с отличием)», они даже вырезали заметку. Но когда его имя появилось в списке магистров, заметку сохранять уже не стали, хотя он и был одним из трех студентов, окончивших курс с отличием. Правда, к тому времени уже зашла речь о разводе.

Михаэль вновь взглянул на Иувала, чье появление на свет и стало причиной всех несчастий, и спросил, трепля ему волосы:

— Значит, ты помнил, что у меня день рождения? И даже купил мне подарок? А теперь не хочешь отдавать его мне в наказание? Ну, что же ты купил?

С нескрываемой гордостью мальчик протянул ему сверток, и Михаэль с любопытством развернул его. Внутри была книга Джона Ле Карре «Маленькая барабанщица», а на титульном листе надпись детским почерком: «Папе, большому барабанщику, от сына Иувала, маленького барабанщика».

Парнишка слишком сентиментален, в тысячный раз сказал себе Михаэль.

— Ты говорил, что он тебе нравится, — с тревогой на лице сказал Иувал.

Михаэль положил книгу на диван в гостиной, взъерошил сыну волосы, потрепал по щеке и крепко прижал к себе. Старание Иувала доставить ему удовольствие тронуло Михаэля до глубины души. Он вспомнил, как Иувал рисовал для него картинки, когда был совсем маленьким, и все те жуткие коллажи, за которыми мальчик проводил целые дни, вырезая фото из журналов и наклеивая на листы бумаги.

Он тактично спросил о надписи.

— Поймешь, когда прочтешь книгу, — уверенно сказал Иувал, и Михаэль поинтересовался, не показалась ли ему книга сложноватой. — Да, было непросто, пока я во всем не разобрался. Если ты имеешь в виду мой возраст — нет, тогда совсем нетрудно.

В конце фразы голос его сорвался, и он покраснел, передернул плечами и умолк. Михаэль начал читать первую страницу книги, делая вид, что не замечает Иувала, но неловкие движения и срывающийся голос мальчика вызвали у него неодолимое желание обнять сынишку и объяснить ему, что все пройдет, что он сам проходил через такое — неуклюжий, прыщеватый, одолеваемый смутными томлениями. Но Михаэль слишком уважал его достоинство, чтобы позволить себе такое, и единственное, чем он мог сейчас помочь — делать вид, что не замечает его растущего тела, его меняющегося голоса.