Убийство в Венеции

Лиса Лундгрен жила в доме напротив ратуши, и вскоре я уже сидел на густавианском, с высокой прямой спинкой диване в ее выходящей окнами на площадь гостиной и пил кофе, налитый из старинного, кованного из серебра кофейника в стиле рококо. Этот кофе, кстати, был много ближе к идеалу Талейрана, чем тот, который я отведал на бензозаправке. Часом позже, поговорив о моих родителях, налоговом гнете и нашем порочном времени, мы наконец приблизились к вопросу, из-за которого я приехал. А еще через час я нес к машине гордо глядящего горбоносого Карла XIV Юхана кисти Вестина и изумительный портрет Магдалены Руденшельд, сделанный Пашем. При этом я испытывал некоторые угрызения совести, вызванные не ценой портретов, а нарушенным банковским кредитом. Я вышел за рамки имевшейся на счету, суммы, но знал, что утрясу этот вопрос по телефону завтра, сразу после открытия банка.

Мой обед в этот вечер был скудным, весьма далеким как от Эскофьера, так и от рекомендаций социального управления. Две тощих колбаски с горчицей и картофельным пюре, похожий на вату белый хлеб — все, что мне предложили в закусочной на площади в Аскерсунде. Хотя, надо признать, было весьма вкусно. Холодный лимонад заменил красное вино — о сухом мартини не могло быть и речи. Этот напиток подождет подобающего случая и окружения. Он определенно не для того, чтобы наслаждаться им вне дома. Относительно сытый и довольный своей экспедицией, я вырулил с площади. Я увозил две первоклассные работы великолепных шведских художников и при некотором везении сделка обещала помочь мне в ближайшие месяцы избежать рифов и мелей в моем ненадежном жизненном плавании.

Вскоре я подъехал к главному шоссе. Направо оно вело к Стокгольму, а налево — к Гётеборгу. Я притормозил и подумал об Андерсе фон Лаудерне. Бакка была отсюда не более чем в десяти, максимум — пятнадцати минутах езды. Может быть, мне съездить туда? Было еще светло, а мысль о его смерти меня не покидала. После событий последних дней я все больше убеждался в том, что его смерть — не несчастный случай. Хотя как это случилось? Как выглядело это место у мостков, где была привязана лодка? У меня были лишь слабые воспоминания о нем, а в тот вечер мы не отходили от дома. Мы сидели, конечно, на лужайке, откуда видно было озеро, но комары быстро загнали нас в дом. К тому же дом стоял на пригорке и от него почти не видно было мостков за высокими и густыми кустами.

«Ничего не стоит туда съездить», — подумал я и, никуда не сворачивая, пересек шоссе, проехал мимо какой-то площадки, на которой продавалась так называемая садовая скульптура. На зеленом газоне толпилась гротескная компания гномов и троллей, журавлей и мухоморов, ветряных мельниц и стариков с аккордеонами, все отлито из цемента и ярко раскрашено. Еще более причудливо выглядели копии статуй Свободы из Нью-Йорка, вздымавшие над этой толпой свои факелы. Через некоторое время я повернул к церкви в Вибю. Темные дождевые облака затянули небо, стало гораздо темнее, чем обычно бывает в такое время дня. Белые полосы тумана стлались над полями, и тяжелые запахи позднего лета проникали в машину через опущенные стекла.

Не доезжая до показавшейся впереди белой церковной колокольни, я повернул на еще более узкую дорогу, обсаженную высокими деревьями, въехал во двор и остановился перед длинным низким домом. Здесь, на возвышенности, было тихо и покойно. Далеко внизу бледно блестело озеро, несколько уток испуганно взвились из окаймлявших его камышей. За блестевшими окнами дома было темно. Тишина и темень окутывали дом детства Андерса фон Лаудерна, в который он мечтал вновь вдохнуть жизнь. Но мечта его рассыпалась в прах там, на берегу озера.

Я медленно пошел вниз к мосткам по едва видной в траве тропинке. Некогда тщательно постриженный газон превратился в неухоженный, заросший луг. Потребовалось всего на несколько недель забыть о газонокосилке, чтобы природа свела на нет человеческие старания. То же самое можно было видеть и во дворе, где трава и сорняки уже пробивались сквозь недавно еще чистый гравий. Бакка дышала запустением и безнадежностью. Старый дом остался без ухода, краска чешуей сползала со стен. Сорняки на дорожках и зарастающие газоны. Андерса не стало — и жизнь ушла отсюда. Кто унаследует все это?

Я пролез через ветви кустов, почти сросшихся над дорожкой к мосткам. Они были из дерева, сколоченные из длинных, широких досок, которые кое-где уже опасно прогнулись. Вода здесь, у берега под высокими ольхами, была темнее и, казалось, грозила несчастьем. Она абсолютно не располагала к купанию. Я посмотрел в сторону дома, но не увидел его за плотной зеленью. Темно-зеленые кустарники вдоль берега были с человеческий рост, и, что бы ни случилось здесь с Андерсом, этого нельзя было увидеть от дома.