Я снова вернулся к корням, к книгам. Я читал так, как будто от этого зависела моя жизнь. В 1991-м я напал на Дэвида Гейтса, на его первый роман «Джерниган», книгу, не слишком подходящую для наркоманов. Рассказчик всегда под мухой, воинственный, со съехавшей крышей. Распятый своей собственной иронией, он стремится к извращенному анализу. Роман повествует об американском предместье. Я давал книгу нескольким людям, и все они ее возненавидели. Я спрашивал:
– А как насчет юмора?
– Такой же больной, как и Джерниган.
Существенное замечание. Но автор отыгрался, когда его номинировали на Пулитцеровскую премию.
Я принялся за его короткие рассказы. Сборник назывался «Чудеса невидимого мира». В рассказе «Звездный ребенок» гей оставляет большой город и навсегда возвращается в свой родной городок, где его заставляют играть роль отца для сына его сестры, который лечится от наркомании.
«По большей части он избегал водить Деке по ресторанам, и не из-за проблемы педерастии. Просто они вдвоем выглядели так одиноко в мире».
Я подумал, какое это замечательное слово – «педерастия». Несколько затруднительно вставить в обычный разговор, но кто знает, может, и пригодится.
Следующим шел рассказ «Безумная мысль». Женщина потеряла свою настоящую любовь и раздражается по поводу городской жизни с обиженным мужем.
«Все в порядке с Джоном Ле Kappe, – сказал Поль. – Я, черт возьми, скорее стану читать его, чем этого долбаного Джона Апдайка. Если уж речь зашла о Джонах».
Зазвонил дверной звонок.
– Черт, – выругался я.
И встал, чтобы открыть дверь. Сначала я его не узнал.
– Старший инспектор Кленси?
Он был в гражданском, костюм-тройка. Такие распродавались в «У Пенни» три года назад. Он спросил:
– Войти можно?
– Ордер есть?
Его лицо помрачнело, и я сказал:
– Шучу. Заходи.
Привел его в кухню и спросил:
– Налить тебе чего-нибудь?
– Чаю, с удовольствием выпью чаю.
Он с трудом уселся на стул, напомнив мне человека, который недавно повредил себе спину. Оглядел помещение и сказал:
– Удобно.
Я посчитал, что это замечание не нуждается в ответе. Я внимательно всмотрелся в Кленси. Когда я с ним познакомился, он был тощим, как зубочистка. Мы были близкими друзьями. Все это было много лет назад. Теперь его живот вываливался из брюк. Глаза утонули в складках жира, лицо имело кирпичный оттенок, дышал он с трудом. Я поставил перед ним кружку и сказал:
– Печенье кончилось.
Он улыбнулся, прямо-таки волчий оскал, и сказал:
– Тебя можно поздравить.
– По поводу отсутствия печенья?
Он покачал головой:
– С этим лебединым делом. Все в городе только о тебе и говорят.
– Повезло, и только.
– А другое дело, касательно тинкеров, ты им еще занимаешься?
– Нет, я ничего не узнал. Пара ребят меня недавно побили, сказали, что по твоему указанию.
– А, Джек, это новички, они иногда слишком сильно стараются.
– Тогда зачем ты пришел?
– Просто навестить. Мы ведь так давно знаем друг друга.
– И не знаем ничего хорошего.
Он встал, не притронувшись к чаю.
– Еще одно.
– Да?
– Насчет Билла Касселла, местного бандюгана. Тебе лучше держаться от него подальше.
– Это предупреждение?
– Джек, ты становишься параноиком. Я только даю тебе дружеский совет.
Как только он вышел из двери, подъехала машина, вылез полицейский и открыл заднюю дверь. Я заметил:
– Впечатляет.
– Звание дает свои привилегии.
Я взглянул на него и сказал:
– Оно и видно: ты теперь человек с большим весом.
Я снова перечитывал Дерека Раймонда и отметил такой абзац:
Несколько следующих дней я не высовывался. Случилась удивительная вещь. Я стал меньше пить. Необузданная тяга к наркотикам ослабела. Теперь я ощущал лишь смутную потребность, с которой мог бороться. Боялся: если выйду, нервы сдадут. Почитал Мертона в тщетной надежде на духовное насыщение. Ничего не получил.
По правде, он чертовски меня раздражал. Обычно это предшествовало резкому срыву. Когда позвонила Лаура, я сказал:
– Лапочка, у меня грипп.
– Я приду и полечу тебя.
– Нет-нет, я тут напичкан лекарствами.
– Я хочу тебя видеть, Джек.
– Но не такого больного.
– Мне без разницы.
– Господи, сколько раз надо повторять, не надо тебе видеть меня больным.
– Мне все равно.
– А мне нет. Самое большее три дня, и я буду в порядке.