Убийца из прошлого

– Я знаю, кто ты, – сказал Фрей. – И позволю себе заметить, что встречал людей гораздо хуже. Тебе, вероятно, трудно в это поверить? Если ты так думаешь, это говорит в твою пользу. Но ты, конечно, понимаешь, что здесь на борту немногие со мной согласятся.

Ему случалось убивать людей и за меньшее. А этот английский офицер держался совершенно спокойно, сидел и смотрел на него своими добрыми серыми глазами.

– Даже не думай. – Эти слова офицер произнёс очень тихо, почти про себя. И он застыл, как будто даже пошевельнуться не мог без разрешения англичанина. Просто удивительно, что у этого милого и общительного человека с небольшим брюшком была такая власть. Но ему даже в голову не приходило сопротивляться.

– Харальд Ольдерволл попросил меня выяснить, кто ты. Я ни о чём ему не расскажу. Твои признания останутся здесь, в каюте. Между нами. Но одно я должен знать точно, это очень нужно союзническим войскам. Ты – тот партизан, который действовал в Сёр-Варангере?

Наконец он мог говорить. Но от страха голос его не слушался:

– Нет. – Одно-единственное слово, произнесённое неожиданно осипшим голосом.

Джордж Фрей откинулся на переборку, на его лице ясно читалось разочарование.

– А не встречался ли тебе там человек, который много ездит и у кого есть возможность прятать радиоаппаратуру? Невидимка, которого никто не замечает?

– Да уж, понятно, мать вашу, почему вы думали, что это я. Невидимка. Это в точку.

На него вдруг накатила горечь. Неужели это никогда не кончится? Он жаждал только одного – чтобы его оставили в покое.

Английский офицер, должно быть, что-то понял по его застывшему лицу и наклонился к нему. – Даю тебе слово, что никому не передам то, что я о тебе знаю. У нас впереди несколько очень тяжёлых месяцев. Со Шпицбергена многие не вернутся. Мне непонятно, как вы могли не разобраться, почему мы здесь. Сейчас враг, сидящий в Берлине, смотрит в другую сторону. На Восточный фронт. Но скоро его взгляды снова обратятся на север. Если на Шпицберген отправят линкоры, наша маленькая экспедиция будет обречена. Не выживет никто. Мне известно, что ты убил священника в Сёр-Варангере. Однажды война закончится. И тогда они пойдут по твоему следу. Тебе не уйти. Но я не полицейский, я решаю военные задачи.

Он поднялся и пошёл к двери, продолжая говорить негромко, но чётко:

– Ты сам выбрал этот путь – сражаться вместе с нами. Выполняй свой долг, будь солдатом и другом для своих друзей. Это единственный совет, который я могу тебе дать. – На пороге он обернулся. – И ещё одно. Спрячь эту проклятую икону. Ты никого не обманешь своей жалкой историей. Люди жадны, как ты и сам знаешь.

Английский офицер связи был уже в коридоре, шаги его вскоре стихли. Он лёг на койку и заплакал – в первый раз с тех пор, как был совсем мальчишкой.

Но что-то Джордж Фрей им всё-таки сказал. На следующий день, когда они начали продвигаться в Ис-фьорд, к нему подошёл Эйлиф Нильсен и предложил табаку из своего кисета. Он посмотрел на жалкие остатки на дне мешочка и вежливо отказался. Но, опасаясь, что его отказ может быть неверно истолкован, он добавил:

– Пытаюсь завязать. На Шпицбергене скоро будет с этим туго, так что так и так бросать придётся.

– Пойдёшь со всеми на лёд? – Эйлиф, парнишка с заячьей губой, ещё не решался смотреть на него прямо, но явно был рад, что неприязнь можно оставить в прошлом. Отмашку дал Харальд:

– О захвате «Исбьёрна» не он настучал. Зазря мы на него думали, куда ему было-то, с «Мунина»?

– Погоди-погоди, а кто ж тогда? – упёрся Якоб Кремер. От скуки он уже на стенку лезть был готов. К тому же у него болела спина. Ему ещё не было тридцати, когда его скрючило, но таков уж был их семейный недуг.

– Мы пока не знаем. Но мы это выясним, не сомневайся. Джорджу Фрею верить можно, а он говорит, что мы ошиблись.

Эйлиф Нильсен был не единственным, кто обратился к нему в тот день, обнаруживая раскаяние и желание загладить вину.

«Ну, теперь всё позади», – подумал он.

Вечер среды, 12 мая 1942 года, был тёплым, ясным и солнечным. До пристани Баренцбурга оставались считаные сотни метров. Люди принялись мечтать о том, как согреют воды и отмоются. О том, как разобьют постоянный лагерь. О том, что будут делать, пока во льдах не откроется проход, и о том, как отправятся по морю дальше, в Лонгиер. А в капитанской каюте плотный табачный дым плавал над разложенными картами и планами, возбуждённо говорили о метеостанциях, радиосвязи, запуске зондов.

Он проник в рубку, рассчитывая побыть в одиночестве, но там оказался матрос, прикорнувший на капитанском стуле. Он встал у иллюминатора и какое-то время рассматривал снующих по льду людей. Некоторые доходили до самой земли, до домов в городке русских шахтёров.

– На борту почти никого, – негромко сказал он. Матрос не ответил. Из радиорубки доносилось бормотание: похоже, капитан Фрей остался у приёмника.

Солнце нагревало рубку, от жары его тоже стало клонить в сон. Он собрался уходить. Но тут его взгляд упал на человека внизу, на льду, который был не кем иным, как Джорджем Фреем. А кто же тогда сидит в радиорубке?