Убийца королевы

Он подался вперёд и протянул мне руку.

— Но вы, в вас я вижу джен-теп, господин Келлен, что бы вы ни говорили. Я смотрю в ваши глаза и вижу в них ум: находчивость и проницательность. Я заметил это в первый же день, когда встретил вас при дворе.

Он покачал головой и тяжело откинулся на спинку дивана.

— Не то что у нас, дароменцев, а, Дарлина? Мы не из тех, кого можно назвать умными людьми. Хотите услышать хорошую дароменскую шутку, сынок?

Я молча смотрел на него.

— И я тоже. Дайте мне знать, если когда-нибудь её услышите!

Он рассмеялся. Дарлина снова хихикнула и легонько хлопнула мужа по голове.

— О, он всё время её пересказывает. Думает, от этого она становится смешнее.

Мартиус склонил голову набок.

— Что ж, вы меня поняли. Мы не остроумные люди и не любопытные. Но знаете, какие мы? Мы практичные. Такова наша суть. Дароменцы всегда были практичными.

Я как можно небрежнее опустил руки на бёдра, на футляры с порошком.

— Вам любопытно, верно? — спросил он. — Вы удивляетесь, зачем вас сюда привезли, почему мы так добры к вам вместо того, чтобы… Ну, не знаю, что люди делают в подобных случаях. Наверное, избивают и немного пытают ради забавы.

— О, Эди, даже не заикайся о таком, — сказала Дарлина. — Посмотри на бедного мальчика. Эти ужасные маршалы уже его отделали.

Граф не сводил с меня глаз.

— Что ж, как я уже сказал, господин Келлен, мы люди практичные. А вы знаете, что непрактично? Причинять людям боль без причины. Это непрактично. Получать удовольствие от боли других. Совершенно непрактично. Простое потакание своим слабостям. А мы не те люди, которые потакают своим слабостям. Колфакс дурак.

— Вы не возражаете, если я задам непрактичный вопрос? — спросил я.

Мартиус кивнул Дарлине, и та вышла из комнаты.

— Думаю, вы не были бы джен-теп, если бы его не задали, — сказал граф с мягкой улыбкой. — Давайте, сынок. Высказывайтесь.

Я встал и откинул клапаны на футлярах.

— Вы — потенциальный тиран, — небрежно сказал я. — Вы похитили одиннадцатилетнюю девочку посреди ночи, стали причиной смерти невесть скольких людей и пытаетесь украсть трон. Значит, вы тот, кого в моей профессии называют настоящим проклятым богами злодеем. И вот вы здесь, у вас на руках все карты, а вы разыгрываете передо мной папашу и мамашу фермеров. Значит, вы или больной безумец, которого это развлекает и который, наверное, любит отрывать мухам крылья. Или тупой, как дерево, и не можете придумать ничего другого. До сегодняшнего вечера вы играли очень умно, поэтому мой вопрос заключается в следующем: насколько вы безумны?

Глаза Мартиуса широко раскрылись, всего на секунду. Потом он расслабился и покачал головой.

— Ну, сынок… Я хотел сказать — господин Келлен, должен признаться, вы только что слегка меня разочаровали.

Я начал было говорить, но он меня перебил.

— Нет-нет. Вы уже высказались. Я всё выслушал, а теперь можете послушать меня.

Он встал и погрел руки у огня.

— Мне нравится вести дела вежливо, но я вижу — вежливость не производит на вас ни малейшего впечатления, поэтому давайте начистоту. Вам не нужно меня понимать. Может, вы и вели себя умно там, во дворце, но у вас не хватает интеллекта понять, как всё, что я планировал последние десять лет, сочетается друг с другом. Я мог бы стоять здесь всю ночь и говорить о дароменской цивилизации, о её народе, о том, куда мы идём, о детском суеверии насчёт двухтысячелетнего королевского духа… О суеверии, которое зашло так далеко, что теперь им пользуются, чтобы посадить на трон ребёнка и спрашивать её мнения, должны ли мы начинать войну. Но я не собираюсь утомлять вас всем этим, потому что знаю: парню вроде вас наплевать на такие холодные, суровые истины, и, честно говоря, вы их не поймёте.

Он отошёл от камина и сунул руки в карманы.

— Поэтому давайте отныне держаться самых простых вещей. Девочка у меня. Через минуту Дарлина выведет её и усадит за стол вон там, на кухне. Мы вложим ей в руку перо и положим перед ней указ об отречении. Потом я буду бить её, очень сильно, пока она не подпишет бумагу. Может, она и захочет продержаться какое-то время, но мы работаем над ней уже пару дней, и я заявляю: она не в состоянии сопротивляться. Затем я выну перо из её маленькой ручки и вложу в вашу, и вы подпишете указ.

— Я не…

Он поднял руку.

— Я ещё не закончил, сынок. Потом девочка умрёт. Мне жаль. Я не получаю от этого никакого удовольствия. Но я не могу провести следующие двадцать лет своего правления с кучкой идиотов-идеалистов, мечтающих о способах вернуть ей трон. Это было бы непрактично.

— А вы практичный человек.