Убийца с крестом

Он побрился и причесался. В серебристых волосах виднелись темные пряди, а совсем недавно было наоборот. Прическа у него была модная, короткая, правда, он всегда носил такую — задолго до того, как она вошла в моду. По крайней мере облысение ему вроде бы не грозило, в отличие от старика отца: тот облысел задолго до смерти.

Голд начал было напяливать свой лучший костюм темно-синей шерсти, но вспомнил, что день будет жаркий, и потянулся за коричневым летним костюмом. Когда натянул на себя летние брюки, внезапно передумал, сбросил их и стремительно оделся в синий костюм.

«Чего это я дергаюсь сегодня с утра», — удивился Голд, — ведь мне всегда было наплевать на мою внешность".

— Надо бы еще выпить, — сказал он вслух, не замечая этого.

Наливая виски, взглянул на часы: почти десять уже.

Завалился в тесное неудобное кресло перед телевизором. Закурил первую за сегодняшний день сигару. Покопался под подушкой, нашел пульт от телевизора, включил его. Радиола все еще играла — звучал какой-то дерьмовый джаз-рок, который Голд не переносил. Он прошелся по телеканалам: мультики, комитеты для тех, «кто еще не забыл, что они черные», теледискуссии для тех, «кто еще не забыл, что они мулаты»... А, наконец-то! — бейсбольный матч с Восточного побережья. «Ангелы» играют в Нью-Йорке. Подача была скучнейшая: очков никто не заработал. Мяч подавал Уоллли Джойнер. Когда пошла реклама, Голд вновь принялся переключать каналы. Остановился, наткнувшись на «Беседу с репортером». Эта передача всегда ему нравилась. Ведущую (это была красивая мулатка с довольно светлой кожей) звали Одра Кингсли. Голду она напоминала Анжелику.

"Сегодня в нашей студии необычный гость, — вещала Одра своими напомаженными, цвета персика, губами. — Это член городского совета Харви Л. Оренцстайн. Он представляет Совет Западного округа Лос-Анджелеса. Советник Оренцстайн — фигура известная, многие ожидают, что он выиграет ближайшие выборы и станет первым еврейским мэром Лос-Анджелеса. Мы не планировали встречу с господином Оренцстайном на сегодняшнее утро, но все же попросили его прийти в нашу студию, чтобы обсудить с ним отвратительную волну антисемитизма, прокатившуюся по Европе в течение минувшей недели. Кроме того, имеется информация о событиях, представляющих самый непосредственный интерес для наших зрителей. Об этом и многом другом мы будем говорить с членом городского совета Харви Л. Оренцстайном — после того как «Побеседуем с репортером».

Одра Кингсли была красива, но ее красота отличалась от красоты Анжелики. Цвет кожи и волос был у обеих одинаков — отличались глаза. Тлаза у Анжелики были гораздо светлее, карие, временами даже почти зеленые. Анжелика возненавидела бы Одру Кингсли — она не выносила телевидения. Кино она тоже терпеть не могла: так ни разу и не высидела ни одного фильма до конца. Еще она ненавидела рок-н-ролл, мотаун-саунд[21] и заниматься любовью при свете. Она была пылкой натурой — и в своих вкусах тоже.

«Она такая хрупкая!»

Она говорила, что любит все на букву «джей»: джаз, джанк[22] и Джека Голда.

А еще джайвинг[23]. Это она секс так называла — джайвинг.

"Прошу вас, советник Оренцстайн! Мы очень благодарны вам за то, что вы пришли на «Беседу с репортером».

— А вам, Одра, спасибо за приглашение".

Харви Оренцстайн походил на этакого неряшливого медведя, облаченного в помятый костюм и белую рубашку с несвежим воротничком. Свою политическую карьеру он начал в шестидесятые как вожак студенческих волнений. И хотя длинные волосы были давным-давно подстрижены, а линялые джинсы выброшены на свалку, пятисотдолларовая, сделанная на заказ английская «тройка» сидела на Харви мешком. Когда он впервые вступил в должность, его заместители обнаружили, что у него нет ни единой пары носков. Ладно бы носки безвкусной окраски — а то вообще никаких! Все прошлые годы Харви не носил ничего, кроме кроссовок и сандалий. Для менеджера выборов он стал сущим кошмаром. Невзирая на все это, либерально настроенное еврейское население Вест-Сайда упрямо переизбирало его год за годом. Голд и тот голосовал за него.

"Советник Оренцстайн, расскажите нам, откуда вы прибыли этим утром в нашу студию.

— Как это ни прискорбно, Одра, я приехал сюда из оскверненной синагоги.

— Где же произошло это омерзительное святотатство, господин советник? В Париже? В Женеве? В каком-нибудь из европейских городов, о которых мы недавно читали?

— Нет, Одра. Мне тем более тяжело сообщать об этом, поскольку святотатство произошло в нашем Лос-Анджелесе.

— Не могли бы вы рассказать подробнее?

— Конечно, Одра. Рано утром мне позвонил мой добрый друг раввин Мартин Розен из синагоги «Бет Ахим»[24].