Убийца с реки Дженеси. История маньяка Артура Шоукросса

Я спросил, когда у него всплыло это воспоминание.

– Оно появилось само собой Четвертого июля, в утренние часы.

Он утверждал, что с тех пор испытывал страх и склонность к самоубийству. Признался, что пытался покончить с собой в детстве и когда служил в армии. Признал, что у него были проблемы с сокамерниками, и его перевели в другую камеру. Сказал, что подрался с заключенным по имени Тайрон и дрался так яростно, что его противник закричал: «Уберите его от меня. Уберите его от меня!» Было и еще несколько менее жестоких стычек. Он говорил, что был взвинчен и избегал контактов с людьми. Эта версия его поведения в тюрьме отличалась от прежней. Мне было интересно, что менялось. Терял он контроль над собой или симулировал безумие? Или здесь было сочетание того и другого?

Я перевел разговор на заявления о детском инцесте, с которыми он обращался к другим психиатрам. На наших предыдущих сеансах он описывал мать как властную, ревнивую женщину, строптивицу, но никогда не упоминал о сексуальном насилии. В этот раз я сказал:

– Мы немного поговорили о некоторых вещах, которые, по вашим утверждениям, делала с вами мать, – об избиениях, угрозах. Вы помните что-нибудь еще?

Он сказал:

– Однажды она ударила меня метлой по голове и сломала метлу.

– Она когда-нибудь делала что-нибудь еще ручкой от метлы, чтобы наказать вас?

Он как будто напрягся.

– Не помню.

– Она когда-нибудь пыталась отшлепать вас по заднице или как-то еще воспользоваться той же ручкой от метлы?

Он не ответил прямо.

– Она как-то срезала прут за домом. Было чертовски больно. У нее была такая штука с ручкой, как ракетка для пинг-понга. Била меня щеткой для унитаза.

«Да, Арт, – подумал я, – а это еще даже не половина того, что ты рассказывал другим». Он утверждал, что мать совала ему в задний проход ручку от метлы и ершик для унитаза. Почему звучат две настолько разные версии?

Я спросил напрямик:

– Она когда-нибудь пыталась засунуть что-нибудь вам в задницу в качестве наказания?

Он поколебался, потом сказал:

– Не помню.

– Такое могло случиться?

– Могло.

Он отвечал отрывисто, нетерпеливо, как будто хотел сменить тему – обычный прием в те моменты, когда он лукавил.

Я спросил:

– Она была таким человеком?

Он задумался на несколько секунд, потом сказал:

– Я помню, как она ставила мне клизмы.

Я подумал: «Еще одна уловка! Какое, черт возьми, это имеет отношение к моему вопросу? Каждому ребенку ставят клизмы, но не каждого матери подвергают анальному насилию». Я решил, что он лжет мне или лгал другим. Но кому из нас? Смысла давить на него дальше не было.

Он снова заговорил о своих «странных чувствах» во время родительских ссор. Сказал, что его отцу было «так стыдно, что он больше не мог поднимать голову», и добавил:

– Я много раз хотел избавиться от матери.

Он понизил голос.

– Когда я думаю о ней, то чаще всего с ненавистью. Только один раз за всю свою чертову жизнь она сказала, что любит меня. Сказала, что любит меня только потому, что я ее первенец.

Он как будто смутился из-за этого воспоминания, а я вспомнил, что в одном из ранних интервью он говорил, что плакал в детстве. Но на этот раз он сохранил самообладание. Его голос прозвучал решительно и твердо.

– Это был единственный раз, когда я испытал к ней какое-то чувство. Но после этого, знаете… я просто не хотел, чтобы она была рядом. Потом, когда я вышел из тюрьмы в 87-м, я никак не мог убедить ее приехать ко мне в гости – а в тот момент она была нужна мне. Но она не захотела.

– Вас это сильно задело, да?

– Да. Я поговорил с ней из Дели, штат Нью-Йорк, и потом проплакал около трех часов. Я даже не пустил Роуз в спальню.

– У вас было ощущение, что до вас никому нет дела?

– Да. Единственной, кто заботился обо мне, была Роуз. И я все еще любил своих родных. А теперь они мне совсем не нужны.

Мы еще немного поговорили о его вспыльчивости и мрачном настроении, и я спросил, понимает ли он, чем они вызваны.

– Я не знаю. Я срывался с катушек. Минуты через две успокаивался. Но бывали целые дни, когда я чувствовал себя не в своей тарелке. У меня просто возникало странное чувство.

Я попросил его описать это чувство.

– Я знал, что начинаю заводиться. Знал, что на меня надвигается что-то, что я не могу контролировать. А иногда, дома или в квартире соседа, я как будто становился физически сильнее. Чувствовал, что становлюсь больше. Иногда меня даже подташнивало. Я начинал потеть, у меня немели губы, руки, пальцы.

Я спросил, связывает ли он эти ощущения с убийствами, и он сказал, что нет. Когда такое случалось, он, по его словам, выходил из дома.

– Я замыкался в себе, выходил за дверь и просто ходил взад-вперед по улицам, а [Роуз] следовала за мной. Я не знал, как это все понимать.

– А в остальное время, когда вы не ощущали этого, каким вы были?

– Обычным, беззаботным парнем.

Когда мы вернулись к теме его сексуальности, он блеснул своим старым добрым чувством юмора.

– У меня так давно не было эрекции, что я и забыл, каково это. Возможно, в следующий раз, когда буду мочиться, мне понадобится веревочка для поддержки.