Убийца внутри меня

Такие уж в этом районе люди. Так они живут. Ни за что не станут кидаться в свару и выяснять, что же там произошло. Есть те, кому за это платят, и свою работу они делают проворно, без суеты и кипежа. И народ тут знает, что их никто не станет жалеть, если они сунутся под пулю или ствол.

— Йииии! Йииии! Йиииииииииии! — орал мерзавец, скача вприпрыжку и всплескивая руками.

— УБИ-ЛИ! Он убил Эми Стэнтон…

А впереди на перекрестке прямо поперек дороги развернулся маленький драндулет, и вылез Джефф Пламмер.

Протянул руку и поднял с пола машины винчестер. Не спеша, ненапряжно эдак. Оперся о бампер, одну ногу зацепил каблуком сапога о спицы на колесе и поднял ружье к плечу.

— Стоять! — крикнул он.

Один раз крикнул, а потом сразу выстрелил, потому что бродяга заскакал по улице куда-то вбок; а надо же понимать, что к чему.

Бродяга споткнулся и упал, схватившись за колено. Но снова поднялся — он по-прежнему весь дергался и всплескивал руками, будто шарил у себя в одежде. А вот такого ни за что делать не следует. Ничего даже отдаленно похожего.

Джефф выстрелил три раза, с каждым выстрелом слегка поправляя прицел, и бродяга рухнул после первого же, но попали в него все три. Когда он брякнулся оземь, в смысле головы у него мало что оставалось.

Я повалился на него сверху и принялся его колотить — остальным пришлось потрудиться, чтоб оттащить меня. Я сбивчиво им все выложил: как собирался наверху, услышал какую-то возню, только не обратил внимания, а…

Слишком живописать не пришлось. Все, казалось, поняли, как оно было.

Сквозь толпу протолкался врач — доктор Цвайльман — и сделал мне укол в руку; а потом меня отнесли домой.

20

Наутро я проснулся в самом начале десятого.

От морфия во рту все слиплось, а в горле пересохло; не знаю, почему он не вколол скополамин, как на его месте сделал бы любой дурак, — теперь мне хотелось только пить, я ни о чем больше думать не мог.

В ванной я долго стоял и хлебал воду — стакан за стаканом, — и она скоро полезла обратно. (Честно вам скажу: почти что угодно лучше морфия.) А потом перестала. Я выпил еще пару стаканов, и они задержались в организме. Я хорошенько умылся горячей и холодной водой, причесался.

Затем вернулся и сел на кровать, не понимая, кто же меня раздевал вчера; и тут до меня вдруг дошло. Не про Эми. О ней мне думать не хотелось. Но — вот это.

Я не должен тут быть один. Друзья не оставляют тебя в одиночестве в такое время. Я потерял девушку, на которой хотел жениться, со мной случилось страшное. А меня оставили одного. Никто меня не утешал, не ухаживал за мной, даже не сидел и не качал головой, рассуждая, что на все Божья воля, что Эми была счастлива, а я… Человеку, пережившему такое, все это нужно. И помощь, и утешение — я вот никогда не сдерживался, если кто-то из моих друзей кого-нибудь терял. Да черт возьми — человек сам не свой, коли грянет такая беда. И над собой может что-нибудь учинить — люди уж посидеть с ним, по крайней мере, могли бы. А…

Но никакой сиделки со мной не было. Я встал и обошел другие спальни — просто убедиться.

Ничего над собой учинять я не собирался. Для меня никто никогда ничего не делал, и я для них не стану.

Я спустился, и… кухня была отдраена дочиста. В ней теперь был только я. Начал варить себе кофе и тут вроде бы услышал, что снаружи у входа кто-то кашлянул. И я так обрадовался, что аж слезы на глазах выступили. Я выключил кофе, вышел и открыл дверь.

На ступеньках сидел Джефф Пламмер.

Сидел боком, опираясь на столбик. Искоса глянул на меня, затем отвел взгляд, а головы не повернул.

— Господи, Джефф, — сказал я. — Ты сколько тут просидел? Чего не постучал?

— Уже какое-то время, — ответил он. Нащупал в кармане рубашки резинку, выудил и стал разворачивать. — Да, сэр, я тут уже сколько-то.

— Ну так заходи! Я только что…

— Да мне и тут неплохо, — сказал он. — Воздух свежий, хорошо. Был то есть свежий.

Он сунул жвачку в рот. Обертку сложил аккуратным квадратиком и сунул обратно в карман.

— Да, сэр, — сказал он. — Пахло тут очень хорошо, точно говорю.

Меня будто гвоздями распяли в этом дверном проеме. Пришлось стоять и ждать, смотреть, как у него челюсти движутся, смотреть, как он на меня не смотрит. Ни разу не взглянул.

— А кто-нибудь… никто разве не…

— Я им сказал, что ты не готов, — ответил он. — Сказал, что ты очень расстроился из-за Боба Мейплза.

— Ну, я… из-за Боба?

— Застрелился вчера около полуночи. Да, сэр, бедняга Боб покончил с собой — да и как тут было иначе. Сдается мне, я знаю, каково ему пришлось.

И по-прежнему на меня не глядел.

Я закрыл дверь.

Прислонился к ней изнутри — у меня болели глаза, стучало в голове; я отсчитывал их всех этим стуком, что из головы доходил до самого сердца… Джойс, Элмер, Джонни Паппас, Эми, этот… Он, Боб Мейплз… Но он же ничего не знал! И не мог знать, никаких улик у него не было. Поторопился с выводом, они все такие быстрые. Не стал дожидаться, чтоб я ему все объяснил, черт, да я бы сам был рад объяснить. Я же всегда ему с готовностью все объяснял, а? Нет же, не мог дождаться; все сам решил, без всяких улик — как они все решают.