Убийца внутри меня

— Почему ж нет? — спросил он. — Много лет назад, мистер Форд, у меня был клиент, очень способный врач. Приятный человек, каких мало, а денег столько, что девать некуда. Но пока его не замели, он сделал где-то с полсотни абортов, и, насколько выяснили власти, все его пациентки до единой скончались. Он специально подстраивал так, чтоб они умирали от перитонита примерно через месяц после операции. И он рассказал мне, почему это делал, — если от фактов не отвертишься, можно рассказывать кому угодно. У него был младший брат — «незаконченный», чудовище-выкидыш, жертва аборта на поздней стадии беременности. Он видел, как этот ужасный полуребенок много лет умирал в муках. От такого этот врач никогда не оправился — как и те женщины, которым он делал аборты… Безумец? Ну, у нас есть всего одно юридическое определение безумию — «состояние, требующее изоляции личности». Стало быть, поскольку его не изолировали, когда он убивал женщин, я полагаю, в то время он был в своем уме. По крайней мере, разговаривал со мной очень здраво.

Он поиграл во рту комком табака, немного пожевал и продолжал:

— Я никогда не учился юриспруденции, мистер Форд. Просто начитался книг в прокуратуре. Единственное мое высшее образование — пара лет в сельхозинституте, да и то, можно считать, трата времени. Севооборот? Как его осуществлять, если банки дают займы только под хлопок? Охрана почвенных ресурсов? Как террасировать склоны, дренировать или производить контурную вспашку, если урожай собираешь на паях? Выведение чистых пород? Ну да. Может, удастся обменять своих диких хрюшек на черно-белых польско-китайских… В этом институте я только двум вещам научился, мистер Форд, и только они мне потом пригодились. Первое — что хуже, чем у тех, кто в седле, у меня не получится, поэтому лучше, наверно, стянуть их на землю, а в седло залезть самому. А второе — это определение, которое я вычитал в учебнике по агрономии, и я прикидываю, оно было даже полезнее. Я стал иначе мыслить — если до того времени мыслил вообще. Прежде я все видел в черном и белом цвете, все делилось на хорошее и плохое. А как мозги вправились, я стал понимать — когда цепляешь этикетку, она зависит от того, где сам стоишь и где вещь стоит. И… и вот вам определение — в учебниках так и написано: «Сорняк — это растение не на своем месте». Давайте повторю. «Сорняк — растение не на месте». Я нахожу штокрозу у себя на кукурузном поле — она сорняк. Я вижу ее у себя во дворе — она цветок… Вы у меня во дворе, мистер Форд.

…Поэтому я рассказал ему, как все было, а он кивал, плевался и ехал дальше, смешной толстопузый бутуз, и было в нем только одно — понимание, но понимания у него было столько, что больше и не надо ничего. Он понимал меня лучше, чем я сам себя понимал.

— Да, да, — говорил он. — Вам приходилось любить людей. Приходилось все время твердить себе, что вы их любите. Вам нужно было как-то сдерживать глубокие, подсознательные муки совести. — Или говорил, перебивая меня: — И вы, разумеется, понимали, что никогда не уедете из Сентрал-Сити. Излишняя защищенность здесь породила в вас ужас перед внешним миром. А еще важнее то, что она утяжеляла то бремя, которое вам приходилось нести, — оставаться здесь и страдать.

Все он отлично понимал.

Я так смекаю, что Бутуза Билли Уокера наверху костерили больше прочих в стране. Но я не встречал человека, который бы мне понравился сильнее.

Видимо, отношение к нему зависело от того, где стоишь.

Он затормозил перед моим домом, и я досказал все, что было досказывать. Но он еще несколько минут посидел в машине, отплевываясь и как бы размышляя.

— Не пригласите меня зайти ненадолго, мистер Форд?

— По-моему, это будет неумно, — сказал я. — Сдается мне, теперь уже недолго.

Из кармашка он вытянул старые часы-луковицу и глянул на циферблат:

— До поезда у меня еще пара часов, но… Может, вы и правы. Извините, мистер Форд. Я надеялся забрать вас отсюда с собой, если ничего получше не добьюсь.

— Я бы все равно не смог уехать, как бы оно ни повернулось. Сами же говорите — я здесь привязан. И пока жив — не освобожусь…

25

Времени у тебя вообще не осталось, но такое чувство, будто впереди вечность. Делать тебе нечего, но такое ощущение, будто у тебя есть все.

Варишь кофе, выкуриваешь несколько сигарет, а стрелки часов тем временем тебя изводят. Вообще не двигаются, даже с места почти не сошли с тех пор, как смотрел на часы в последний раз, но уже отмерили половину? две трети? твоей жизни. У тебя впереди вечность, но времени совсем не осталось.

У тебя впереди вечность, но ты почему-то ни к чему не можешь ее приспособить. У тебя впереди вечность — она милю шириной, дюйм глубиной и кишит крокодилами.

Заходишь в кабинет, берешь с полки книгу-другую. Читаешь несколько строк так, словно речь идет о твоей жизни и смерти. Только жизнь твоя не зависит от чтения, вообще ни от какого смысла не зависит — и ты не понимаешь, как тебе вообще такая мысль могла прийти в голову, и начинаешь злиться.