Убийце — Гонкуровская премия

— Где уж там, — ответил репортёр. — Вы ведь сами великолепно знаете, дорогая моя. Вари и д'Аржан убеждены, что это шедевр.

Прежде чем уйти из редакции, Жозэ положил в ящик своего стола несколько листков, исписанных мелким почерком. Когда он отправился ужинать, в зубах у него была зажата сигарета, руки засунуты в карманы и всем своим видом он как бы говорил: я закончил работу и собираюсь спокойно провести вечер.

* * *

К концу дня Бари, главный редактор Пари-Нувель, позвонил члену Гонкуровской академии Морелли, специалисту по исторической литературе. Отец Бари дружил с родителями Морелли. Хорошие отношения между обеими семьями сохранились и поныне.

Нельзя сказать, чтобы они были особенно близкие, но время от времени Бари навещал Морелли или передавал ему приветы через общих знакомых.

— Ах, это вы, Бари! — воскликнул Морелли. — Добрый вечер. Как я поживаю?

Спасибо, все хорошо.

— Я уже звонил вам сегодня, но не застал…

— Правильно, меня не было дома.

— Я хотел узнать ваше мнение по поводу некоторых слухов. Простите меня за профессиональную нескромность, но говорят, что жюри собирается объявить недействительным первое голосование и одним росчерком пера лишить этого таинственного Дубуа лавров, которыми его увенчали. Как следует расценивать эти слухи?

На другом конце провода Морелли, наверное, улыбнулся, возможно даже с досадой.

— Не буду от вас скрывать, действительно речь шла о чем-то в этом роде. Главное — придумать, как это сделать и искусно обойти положение о Гонкуровских премиях…

Понимаете?

— Прекрасно понимаю и, кстати, полностью вас поддерживаю, — ответил Бари.

— Совершенно ясно, что мы не можем дольше находиться в этом нелепом положении.

Первый веский аргумент нам подсказал Симони: ведь лауреат не соизволил явиться, и теперь понятно, почему! Мы имеем право считать, что жюри нанесено оскорбление как самим романом, который оказался прелюдией к преступлению, так и тем, что автор не пожелал прийти. Вы поняли, что я хочу сказать: мы имеем дело и с обманом и с преступлением.

— Бесспорно, — согласился Бари. — Простите меня за параллель, но вы можете действовать по правилам лотереи: невостребованные выигрыши через определённый срок разыгрываются снова.

— Правильно, так мы и сделаем.

— А теперь, если вы не сочтёте меня слишком нескромным, скажите, Жюль Воллар имеет шансы?

— Ш-шш-ш. Терпение. Пока этот вопрос преждевременный. Нам ещё надо подумать. Я даже прошу вас не слишком фиксировать внимание ваших читателей на этой щекотливой теме, разве что в присущем вам осторожном тоне…

— Поговаривают, что Воллар усиленно обхаживает некоторых членов жюри…

— Ну, ну, ну… Болтают всякое. Хотя, любопытная деталь: кажется, Воллар и Симони помирились. Как вы знаете, наш поэт не терпел Воллара, но Воллар хитёр, как обезьяна. Он напечатал необычайно хвалебную статью о последнем сборнике Симони, и тот заявил, что очень польщён. Насколько мне известно, он пригласил его сегодня на ужин.

* * *

У небольшого кафе на набережной Селестен с велосипеда спрыгнул рабочий; судя по всему, он ехал на ночную смену. С Сены поднимался ледяной пар. Париж был погружён в туман, густой туман, хоть ножом режь.

— Ну и погодка! — сказал велосипедист, открывая дверь в кафе.

Хозяин дремал за стойкой.

— Налейте рюмочку рома, — попросил рабочий.

В это время из телефонной будки вышел молодой человек в широком сером плаще.

Он заплатил за разговор, допил кофе, который ждал его на стойке, и вышел на улицу.

Было одиннадцать часов вечера.

В трех метрах уже ничего не было видно. Иногда сквозь толщу туманной стены медленно ползла машина. Свет жёлтых фар с трудом пробивался сквозь мглу. Машина тонула во тьме. Казалось, что давящая атмосфера приглушала шум мотора. У самой Сены можно было услышать лёгкий плеск воды и, если пристально вглядеться, различить смутные очертания тополей на острове Сен-Луи, да и то лишь потому, что знаешь об их существовании.

Постепенно все вокруг затихало. Далёкий городской гул окаймлял этот район Парижа; здесь все дома погрузились в сон, жители словно вымерли. Все меньше проезжало машин, редкий прохожий спешил в какое-нибудь пристанище — тёплое и гостеприимное, как оно рисовалось ему.

До чего же неуютна и неприветлива была эта туманная ночь! Стены зданий как будто колыхались в промозглой мгле, напоминая шаткие театральные декорации какой-нибудь трагедии.

Внизу текла река, но нельзя было понять, где вода и где туман, откуда доносится этот плеск, эти хлюпающие звуки. Даже не обладая воображением, можно было увидеть за каждым чёрным стволом тополя притаившихся людей, которые прикрывались грязными клочьями тумана.

Жозэ шёл не спеша, бесшумно шагая по мокрому тротуару в своих башмаках на резиновой подошве. За его спиной среди ночи слабо мерцала освещённая витрина кабачка, потом и она утонула в тумане.

Репортёр повернул с набережной Селестен на мост Мари и пошёл по нему таким же спокойным и размашистым шагом.

У него ещё было время.