Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Этот первый допрос Пранцини, при котором я присутствовал, был для меня самым ясным доказательством его виновности. Одно только оставалось для меня загадочным, именно — психология этого человека, который, будучи не глуп, сообразителен и развит, в то же время с каким-то бессмысленным упрямством протестовал против очевидности и отрицал самые простые вещи.

Кучеру Берну, которого я, как сейчас, вижу в фетровой шляпе, сдвинутой набекрень, тревожно расхаживающим в кулуарах здания суда, пришлось в первый день ожесточенно поспорить со своим бывшим седоком, который энергично отрицал, будто во время катания в продолжение двух часов он находился в таком угнетенном настроении духа, что был не способен даже отдать кучеру приказание куда ехать.

Пранцини все это отрицал с упрямством.

Вдруг Берн торжественно простер руку вперед и громким голосом, с чистейшим марсельским акцентом произнес:

— Я клянусь, что говорю правду. Господин судья, я клянусь своей честью, которую ношу в груди, и прахом моей бедной сестры, которая умерла… от холеры.

Все мы, в том числе и Пранцини, не могли удержаться от смеха.

Однако Пранцини перестал смеяться, как только вошли обе женщины из закрытого дома, которых вторично вызвали на очную ставку. Эти два несчастных создания вошли в канцелярию судьи робко и с большим смущением. Видимо, они были напуганы присутствием жандармов и всей обстановкой кабинета. Из наиболее интересных наблюдений, которые мне пришлось сделать во время моей службы в полиции, я должен отметить именно эту крайнюю робость несчастных женщин. Шумные, дерзкие и нахальные на улице, они вдруг превращаются в кротких и послушных овечек при столкновении с физической или моральной силой. Они одинаково трепещут как перед любовником, который бьет, так и жандармом, который может посадить в тюрьму.

Их можно было бы назвать хорошенькими, если бы они не были так накрашены. Первая из них, Амели Фабре, высокая брюнетка, довольно скоро оправилась и заговорила очень толково и уверенно.

— В воскресенье 20 марта, — сказала она, — в половине пятого или в пять часов около дверей нашего дома остановилась коляска. Потом нас всех позвали в салон, где находился вот этот господин.

С этими словами она указала на Пранцини.

Пранцини утвердительно кивнул.

— Этот господин, — продолжала женщина, — сделал выбор в салоне, он пригласил мою приятельницу, потом сделал мне знак следовать за ним. Когда мы были в отдельной комнате, моя приятельница вышла на несколько минут. Тогда посетитель дал мне часы. «Это ценная вещь», — сказала я с удивлением, так как наши клиенты не имеют привычки делать такие подарки. «Нет, — ответил он, — это новое золото, и часы стоят тридцать франков. Дай мне за них пять франков для подарка твоей подруге и десять, чтобы заплатить входную плату». Спустя несколько секунд он попросил у меня еще пять франков, и я отдала ему две монеты по десять франков. Он отдал десять франков моей подруге. Его разговор показался нам очень странным. Он спросил, есть ли у нас бриллианты и когда мы их надеваем. Потом он стал нам рассказывать, что у него четыре брата, что он едет из Александрии и что в море ему пришлось выдержать сильную бурю. На руках у него были наклеены кусочки пластыря, и он объяснил нам, что у него потрескалась кожа от сильного ветра в море. Направляясь уже к двери, он вынул из кармана сережки с бирюзой и предложил нам их купить. Когда мы отказались, он отдал их даром.

— Эта женщина лжет, — невозмутимо сказал Пранцини, избегая, однако, смотреть на Амели Фабре.

— Разве это не та женщина, с которой вы были? — спросил следователь.

— Та, — ответил Пранцини, — но я ничего ей не давал, я ограничился только тем, что уплатил установленную плату за вход.

— Но чего ради эта женщина стала бы лгать?

— По всей вероятности, она хочет выгородить постоянного клиента, который дал ей эти драгоценности. — Затем он опять сказал: — В этом деле я ни при чем.

У меня уже не осталось ни малейшего сомнения в виновности Пранцини. Впрочем, я был бы слишком наивен, если бы мог сомневаться после этой очной ставки!

Амели Фабре сделала еще несколько важных указаний. Когда она и ее подруга спросили Пранцини, откуда у него эти драгоценности, он дал им классический ответ убийц и воров.

— Я нашел эти вещи на улице Ноайль, — ответил он.

— Я показала часы и серьги, — продолжала Амели, — нашей экономке, а та показала мадам, которая послала уведомить господина Курта.

Мария Дури, приятельница Амели Фабре, и экономка подтвердили этот рассказ.

Было очевидно, что Пранцини получил эти вещи в пакете, высланном ему из Парижа.

— Что заключалось в пакете, адресованном вам из Парижа? — спросил судебный следователь.

— Вещи, не имеющие большой ценности.

— А именно?

— Часовые пружины.

— Часовые пружины, за отправку которых было заплачено 5 франков?

— Я не знаю.

Однако в конце концов Пранцини рассказал, будто ему выслал эти вещи один незнакомец, которого он встретил на Лионсом вокзале, некий доктор Анри Форстер, имя которого несколько раз фигурировало в продолжение этого следствия.