Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

— Это доказывает только, — сказал я Пранцини, — что госпожа С. была вашей сообщницей. По всей вероятности, это она опустила в почтовый ящик ваше письмо к господину П.

— У меня нет сообщников, потому что в этом деле я ни при чем, — еще раз повторил Пранцини.

Помимо воли, я начинал возмущаться его запирательством и ложью. Все улики подавляющим образом складывались против Пранцини. Привратник гостиницы «Ноай» явился сообщить нам, что он видел, с какой лихорадочной поспешностью Пранцини схватил пакет, доставленный ему почтальоном. Некая девица Сальмоне, дочь часовщика с улицы Рима, также узнала Пранцини и рассказала, что он заходил в их магазин, по всей вероятности, с намерением продать драгоценности, но, не смея их предложить, купил часы и попросил написать счет на имя Жофруа.

После всего этого мне уже нечего было делать в Марселе: оставалось только отвезти Пранцини в Париж.

В десять часов вечера он был выведен из дома предварительного заключения и посажен в фиакр, между двумя жандармами. Это были бригадир Сушьер, поседевший на службе жандармерии, и жандарм Пиетрини, молодой энергичный корсиканец. В одиннадцать часов мы поместили Пранцини в вагон первого класса.

Жом и я заняли места на противоположном диванчике, против Пранцини, который сидел между двумя жандармами.

Он сильно жаловался на ручные кандалы и, заметив по акценту, что жандарм Пиетрини — корсиканец, сказал ему по-итальянски: «Le mie mane sono mortificate». (Мои руки совершенно онемели.) Я приказал снять с него кандалы, хотя это обязывало нас к более бдительному надзору в продолжение всей ночи, так как мы имели полное основание опасаться новой попытки к самоубийству.

В силу непонятной для меня косности административных порядков, мы не смели отправиться с курьерским поездом, а должны были тащиться на обыкновенном пассажирском, что значительно замедлило наше путешествие.

Кстати, я чуть было не забыл упомянуть, что на марсельском вокзале я познакомился с одним человеком, который в то время был незначительным чиновником при Министерстве внутренних дел (на обязанности его лежало контролировать провинциальных полицейских комиссаров) и который впоследствии сделался одним из моих начальников. Я говорю о господине Пюибаро, имя которого сделалось известным. Ниже мне придется говорить о нем, так как он играл некоторую роль в моей жизни, в особенности под конец моей административной карьеры.

Пранцини, освобожденный от наручников, принял очень странную позу. Сначала он некоторое время держал свою шляпу в руках, потом положил ее на ручку кресла, потом оперся локтем на поля шляпы и, по-видимому, задремал. Но это была комедия. Я не спускал глаз со шляпы, которая должна была бы накрениться или упасть, если бы сон действительно овладел нашим узником. Шляпа же оставалась неподвижной, и скоро я заметил, что Пранцини немножко приподымает веки, чтобы видеть, спим ли мы. Жом был превосходным сыщиком, но имел один недостаток: он был решительно неспособен преодолевать свою сонливость, и скоро его громкое храпение слилось с храпением старого жандармского бригадира. Не спали только молодой корсиканец и я.

Я читал какую-то книгу, которую купил на марсельском вокзале, но глаза мои ежеминутно останавливались на Пранцини, который тотчас же быстро смыкал веки.

Вдруг Пранцини стремительно поднялся. Я тотчас же вскочил и разбудил всех.

Было очевидно, что этот человек с самого отъезда из Марселя, в особенности после того, как с него сняли ручные кандалы, был занят одной мыслью: выскочить из окна вагона, вручая судьбу свою случаю, который мог принести ему при падении или свободу, или смерть.

Пранцини очень спокойно сослался на одну потребность…

На следующей станции, это было в Лионе, он вышел. Утренняя заря только что занималась, но огромная толпа народа уже ожидала нашего прибытия. Два жандарма последовали за ним по пятам, а целый отряд других сдерживал любопытных. Когда Пранцини вернулся в вагон, в толпе послышались неистовые крики «Смерть убийце!», но Пранцини невозмутимо сел на прежнее место и попросил папироску, которую Жом предупредительно ему вручил…

Эта долгая ночь, проведенная без сна и в напряженном состоянии, расшатала мои нервы, и я с какой-то лихорадочной пытливостью старался угадать, что думает человек, сидящий против меня, этот загадочный убийца, который разыгрывал комедию сна так же, как и комедию невиновности.

Я пытался выяснить себе психологическое состояние этого странного человека, чтобы проникнуть в последние таинственные детали страшного преступления. Не были ли Пранцини и Геслер одним и тем же лицом? Как знать, быть может, Пранцини и есть мнимый Геслер, оставивший на месте преступления фальшивые визитные карточки?

Эта гипотеза гвоздем засела мне в голову, — но осталась еще одна загадка.

Ведь мы отыскали следы Геслера, исчезнувшего в ночь преступления. Простая логика подсказывала, что этот человек играл какую-то роль в страшном преступлении. Необходимо было во что бы то ни стало разыскать его, чтобы с полной уверенностью сказать: «Пранцини один был убийцей».