Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Судебный следователь нашел возможность согласовать свой служебный долг с обязанностью порядочного человека. Он велел скопировать эти письма, а подлинники отдать несчастной… На копиях ее имя было вычеркнуто, и никто никогда не произнес его, не исключая самого Пранцини, который, кстати сказать, искусно пользовался своим молчанием, чтобы повлиять на присяжных. Он утверждал, что не может сказать, где он провел ночь 16 марта из опасения скомпрометировать одну даму из высшего круга, фамилии которой он не желает называть, так как это громкое и известное имя.

Господин Гюльо, не желая губить несчастную, виновную только в неосторожности и легкомыслии, решился пожертвовать важным аргументом обвинения, потому что настойчивость, с которой Пранцини добивался, чтобы незнакомка приняла его у себя, ясно доказывала, что он уже тогда задумал свое преступление и мечтал ограбить женщину. Еще не зная, кто будет его жертвой, он слонялся по Парижу, делая томные глазки всем женщинам, quaerens quern devoret[2].

Имя неосторожной дамы не только не было оглашено, но даже журналисты, при всем своем пронырстве, ничего не узнали и, как всегда бывает в подобных случаях, дали простор своей пылкой фантазии. Они предполагали, что эта незнакомка — одна знатная дама, имя которой постоянно фигурирует в светской хронике балов и празднеств.

Вот таким-то образом случается иногда, что ни в чем не повинные расплачиваются за виновных.

Я полагаю, что, не нарушая принятого на себя обязательства молчать, я должен воспользоваться представившимся мне здесь случаем загладить одну несправедливость.

Я знаю, что до сих пор легенды не совсем еще канули в Лету, и иногда имя Пранцини повторяется шепотом, когда на каком-нибудь светском балу появляется одна весьма почтенная дама.

Итак, я могу смело утверждать и поручиться своей честью, что она вовсе не знала Пранцини и ее никогда не вызывали к судебному следователю, а роль, которую ей приписывают, была всецело измышлена слишком пылким воображением досужих сплетников.

Что же касается той женщины, которая валялась на коленях перед господином Гюльо, то она забыта всеми, кто знал ее имя…

Заканчивая эту печальную главу о любовницах Пранцини, я не могу обойти молчанием комического инцидента по поводу его последней победы, героиней которой была актриса из театра Фоли-Драматик, с которой он познакомился в магазине Бон-Марше. Это был, так сказать, фарс после драмы. И он и она оказались одинаково богатыми: у них не было даже лишней смены белья, но на ней было шелковое платье, а на нем — жакетка из мастерской лучшего портного. Оба жестоко обманулись насчет друг друга. Но молодая особа все-таки потребовала свой гонорар, и вот ее весьма прозаическое послание, которое может служить недурной характеристикой личности авантюриста:

«Милостивый государь!

Вы поступили очень худо с честной и доверчивой женщиной.

Я сказала вам, что нуждаюсь в деньгах. Вы обещали мне 160 или 150 франков к 15-му числу, а до сих пор от вас ничего нет. Вы даже не удостаиваете меня ответом, так что я, при моих очень скудных средствах, должна была потратиться на пять или шесть омнибусов и на посыльного, чтобы отыскать вас и напомнить вам ваше обещание.

Как это мило и деликатно со стороны молодого человека, который наговорил мне столько прекрасных обещаний!

Но пришлите мне 50 франков, и я забуду этот скверный поступок».

Пранцини не ответил. Бедняжка, утомившись ждать, сама отправилась на бульвар Малезерба, но нашла там господина Тайлора.

Не мешает заметить, что тип этого сорта покорителей женских сердец чрезвычайно распространен в Париже. Этих авантюристов превосходно охарактеризовал Аврельян Шолль в своей статье, появившейся на другой день после процесса Пранцини. Вот отрывки из этой статьи:

«В Париже насчитывают до 40 000 субъектов, которые не каждый день обедают, некоторые даже тогда, когда не обедают, все пьют кофе, который придает им силу.

Безукоризненно одетые, в белоснежной манишке, при белом шелковом галстуке, повязанном морским узлом, с цветком в петличке, с выглядывающим из бокового кармана кончиком вышитого платка. С вечной улыбкой на губах, эти коршуны рассаживаются на террасах шикарных ресторанов за столиками, выставленными на бульваре.

На вид они беспечно смотрят на прохожих, в действительности же подстерегают их. Если бы гипнотизм имел какое-нибудь влияние на кошельки и если бы магнетические взгляды могли привлекать драгоценности, то мы увидели бы очень любопытное зрелище, как карманы прохожих начали бы опорожняться и как броши, серьги и кольца, сорвавшись с их обладательниц, полетели бы в лапы магнетизеров, подобно молекулам, которые скопляются для образования планеты. Отели и всевозможные парки кишат господами Пранцини. Чемодан, ночной сак, украденный из сетки вагона, две-три рубашки, несколько носовых платков, помеченных различными инициалами, и старый, грязный фланелевый жилет составляют весь их багаж.