Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Приговор состоялся 13 июля. Пранцини был суеверен и утверждал, что это число принесло ему несчастье. Далее он отказался подписать свою кассационную жалобу в пятницу и подписал ее только на следующий день. Я получил от него следующее курьезное письмо, которое характеризует странности и причуды этого человека:

«27 июля 1887 года, 3 часа пополудни.

Милостивый государь!

Позвольте мне попросить у вас одну милость, в которой, надеюсь, вы не пожелаете мне отказать. Инспектор Латриль, которому поручен здесь надзор за мной, очень честный человек, вполне преданный своему делу, но он имеет манию слишком долго и громко разговаривать со своими помощниками и сторожами как днем, так и ночью, нимало не стесняясь, что я сплю и что его шум невыносим. Два других сторожа очень тихие, спокойные и не болтливые люди. Вот почему я хотел бы вас просить, если это возможно, заменить Латриля кем-нибудь другим. Прошу вас верить, милостивый государь, что других поводов к неудовольствию против Латриля я не имею, так как, повторяю, возложенные на него обязанности он исполняет вполне добросовестно. Но я очень дорожу моим спокойствием и тишиной и буду очень вам признателен за исполнение моей просьбы. По возможности прошу сохранить это в тайне.

Анри Пранцини».

В этом письме сказались всецело строптивый и униженный характер этого авантюриста и, в то же время, его поразительная сила воли. Этот человек, которого ожидал эшафот и который знал, что часы его сочтены, мог еще обращать внимание на такие пустяки, как болтовня сторожей.

Кроме того, небезынтересно сравнить это письмо с тем, которое было найдено у Марии Реньо с надписью «Гастон». В обоих письмах поражал одинаково надменный и вкрадчивый тон. Вполне вероятно, что если бы Пранцини написал это послание до суда, то оно послужило бы новым аргументом для обвинения.

Пранцини приносил несчастье всем агентам, приставленным к нему. Между ними был некто Ф., который поплатился увольнением со службы за одну глупую шутку, которую себе позволил. Как-то раз ему удалось написать тайком на стене камеры:

«Милашка Пранцини, скоро ты не будешь кушать макарон».

Было произведено следствие. Ф. сам признался, а так как необходимость и справедливость требуют, чтобы сторожа не издевались над осужденными на смерть, то провинившийся агент был строго наказан.

В тюрьме Рокет Пранцини продолжал привлекать и занимать общественное любопытство. В газетах разгорелась оживленная полемика за и против его казни или помилования. Женщины писали анонимные письма президенту республики, прося пощады для убийцы на улице Монтень.

Наконец, госпожа С. снова выступила на сцену. Она, своим признанием бесспорно способствовавшая его осуждению, вообразила вдруг, что долг повелевает ей спасти ему жизнь. Она отправилась к госпоже Вильсон в Елисейский дворец и, благодаря ее действию, была допущена к господину Греви.

Она упала к ногам президента и умоляла помиловать ее друга, а вечером все газеты напечатали интервью с бедной модисткой!

Но ничто не могло спасти Пранцини. Преступление его было так ужасно, что раз существовала смертная казнь, было уже немыслимо заменить ее иным наказанием для этого преступника.

Казнь была назначена на 31 августа.

Быть может, никогда еще на площади Рокет не разыгрывалось таких возмутительных сцен, как в этот раз.

В продолжение нескольких ночей кряду все психопаты, сколько их ни было в Париже, стекались на площадь, чтобы не пропустить последнего представления захватывающей драмы и в последний раз взглянуть на того, который всех их интересовал.

Бульвар Вольтера был запружен вереницей экипажей. Все кабачки были переполнены женщинами легкого поведения, их сутенерами, всевозможными бродягами и темными личностями, которые не пропускают ни одной смертной казни, по всей вероятности рассуждая так, что есть вещи, к которым нужно привыкать!

Я не вошел в камеру Пранцини, удерживаемый, если можно так сказать, чувством щепетильности, даже неловкости. Когда арестовал его в Марселе, я отнесся к его делу с жаром новичка, которого раздражало бессмысленное упрямство обвиняемого, отрицавшего самые очевидные вещи. В Лоншане, когда Пранцини был узнан сторожихой отхожего места и когда он объявил, что эта женщина лжет, я сказал ему: «Знаете, милейший, вы отвечаете так, что вам не сносить головы».

С тех пор я чувствовал, что Пранцини затаил против меня злобу. Вот почему мне хотелось избежать тяжелой сцены, и я держался в стороне во все время приготовлений к казни. К тому же, признаться, — может быть, это был последний предрассудок бретонца, — мне не хотелось услышать проклятие умирающего, хотя бы этот умирающий был убийцей и закоренелым злодеем.

Вот почему я приведу здесь не пересказ фактов, а подлинный рапорт, представленный генеральному прокурору моим коллегой и приятелем господином Бороном.